Избранное

Едва занятия оканчивались, мы буквально вырывались на волю. Я говорю «мы» и тут же спохватываюсь: может, говорить только о себе? Ведь я упомянул уже, что отношение к событиям было разное — одни все одобряли, другие осуждали. И с течением времени количество увиливающих от занятий все уменьшалось.

Однажды город неожиданно подвергся бомбежке. Это случилось около одиннадцати часов вечера в сентябре 1942 года. Мы с женой легли спать и заснули. Но я вдруг проснулся, встал и открыл окно. И в этот момент взвыла сирена. Тревога. Жена спала глубоким сном, мне едва удалось ее растолкать. Слышались взрывы. Город бомбили, это было несомненно. Мы оделись и спустились в-подвал.

На другой день узнали, что произошло. К городу прорвались русские самолеты, наша противовоздушная оборона оказалась несостоятельной, сирены зазвучали, когда уже падали бомбы.

Спустя неделю нападение повторилось. Затем наступило долгое затишье.

Звук сирены во время тревоги пробуждал в людях страх. Это были жуткие незабываемые звуки. Они врывались в тишину, плакали, стонали, жаловались, выли и угрожали. Описать это невозможно. И когда сирены наконец смолкали, люди чувствовали облегчение, даже если за этим следовала бомбежка. Ложась спать вечерами, мы, конечно, испытывали страх. Но страх этот настолько нас изматывал, что засыпали мы очень крепко.

Шла война. Сколько она продлится, предугадать было трудно, но все остальное легко можно было себе представить. Как только Гитлер захватил власть, стало ясно, что будет война. Я знал: фашизм — это война. Что война не заставит себя ждать, было понятно уже после мюнхенской встречи. Что венгры примут в войне участие, разумеется, на стороне Германии, тоже не подлежало сомнению. Что Германия проиграет войну, было самой очевидной из возможных вероятностей. Человека разумного не могли смутить успехи немцев на первых порах. Было бесспорно, что успехи эти — краткие эпизоды длительного процесса. Каждому следовало бы знать, что немцы могут победить Польшу, Францию, Сербию, но не в состоянии победить трех гигантов: Россию, Англию и Америку. Русско-немецкий договор нужно было рассматривать лишь как политический казус.

Можно было предвидеть, что военные преступники, поняв наконец, что игра ими проиграна и час расплаты близок, потеряв голову от всепроникающего, парализующего страха и желая подбодрить себя, будут совершать зверства.

С 1-го марта 1944 года опасность, нависшая над нами, удвоилась: нам грозили не только бомбежки, но и преследования людей внутри страны. Все евреи и честные, порядочные люди из христиан второй опасности страшились больше. Во время бомбежек еще можно как-то уцелеть, можно верить в их случайность, непродолжительность, но охота за людьми становилась все немилосерднее, и спасения от нее почти не было.

Опасность бомбежки я и сам считал второстепенной. Но все же пытался ее избежать. Мы с женой уехали в мое родное село. Но вернулись оттуда через несколько дней, прочитав в газете, что все евреи обязаны носить желтую звезду, — а жена моя по происхождению еврейка. Когда выяснилось, что супруги христиан освобождены от ношения звезды, мы вновь уехали в село. И часто с тех пор меняли местожительство. Но случилось так, что конца войны нам пришлось дожидаться все-таки в Пеште.

Здесь мы пережили тяжелые американские и английские бомбежки. Здесь видели, как с каждым днем все сильнее притесняют евреев. Вывешивались распоряжения — что ни день, то новое. Если не могли придумать ничего более существенного, требовали, чтобы евреи сдали все свои бочки или запрещали им покупать мак. Это было шито белыми нитками: озлобленные массы нуждались в ежедневных порциях «духовной пищи».

На улицах мы видели, как полицейские и сыщики охотились за евреями, носящими звезды. Евреев забирали в районные полицейские участки, а оттуда вечерами увозили в черных полицейских машинах на пересыльные пункты. Из пересыльных пунктов отправляли в лагеря для интернированных, дальше путь вел в Германию, к смерти. Нам пришлось наблюдать, как люди выполняют эту работу. Нет, они не отлынивали от нее, не отказывались повиноваться, более того, мы замечали, как разгорается в них охотничий азарт.

Я был обречен на муки полнейшего бессилия. Обстановка, в которой мы жили, разлагающе действовала на умы, нам с женой приходилось молча, без возражений выслушивать дурацкую болтовню тех, кто спекулировал на немецкой победе. Мы вынуждены были терпеливо читать лживые сообщения в газетах, слушать их по радио. Мы побеждали, побеждаем и будем побеждать, — гласили эти сообщения, — тут мы ушли в подвижную оборону, там нам удалось оторваться от врага, здесь все атаки противника захлебнулись в крови. Конец войны все же близился, но медленно, с роковой медлительностью. И становилось уже ясно, что преступникам хватит времени для совершения всех своих злодеяний.