Избранное

Велика поговорила с заступницами умерших родственников, те уверили ее, что родственникам на том свете хорошо и они ни в чем не нуждаются. Тогда она спросила о Петунье, и прошло немало времени, пока заступницы наконец ответили, что он еще туда не прибыл, или, как выразился турок: «Одна из его заступниц сказала, что его давно ждут, а он не является». — «Так я и думала, ведь он же тенец», — сказала про себя Велика и пошла дальше, к мерцающим огонькам Берковицы, прошла через притихший город и остановилась в квартале Беговица. В этом квартале у нее жила тетка, пожилая женщина, записавшаяся в какое-то братство; с этой теткой они сговорились, что Велика заедет к ней, тетка все объяснит ей про братство и запишет ее тоже. Однако тетка два дня назад отправилась в горы за каштанами. Горожане, которые сбивали в лесу каштаны, там же и ночевали и должны были вернуться только в конце недели.

Повертевшись перед запертым домом, мысли ее повернули назад и оказались у реки, где женщины били вальками белое полотно. Река уносила белую мыльную пену, мысли двинулись за пеной, дошли до реки Искыр, повернули против течения и, пробившись сквозь мрак множества туннелей и одолев все повороты, добрались до Софии. На вокзале кишмя кишел народ, но она увидела не народ, а только своего сына. Он возвышался над всем народом, курил и, увидев ее, сказал: «Мама, добро пожаловать!» Этого ей было достаточно, она повидала его и скорей вернулась назад, потому что человеческий ум обладает способностью быстро обнаруживать грозящую ему опасность и тут же оказываться в том самом месте, где эта опасность ему грозит.

Мысли Велики вернулись в деревню как раз вовремя: она увидела, как ее муж стоит у изгороди, засмотревшись на огород Сусы Тининой. Суса Тинина, грудастая, разгоряченная, окучивала тяпкой картошку. Велика, высохшая и плоская, стала рядом с мужем и спросила его, что уж такого интересного он нашел на огороде Сусы Тининой. «Смотрю, — сказал муж, — ихняя картошка-то похуже нашей, вся травой и лебедой заросла, а наша картошка вон какая пышная, и ни одной травинки нету». — «Раз у ей картошка травой заросла, пусть теперь тяпкой помахает», — сказала Велика, и муж закивал: «Вот я и гляжу, как она тяпкой махает». — «Глядишь, значит, — сказала жена, — а когда я тяпкой махаю, и не посмотришь на наш огород». — «Смотрю, как не смотрю», — сказал Заяц, повернулся, прошел вдоль плетня, до другого его конца, и уставился на свой огород. Кроме картошки и вскопанной земли, смотреть было не на что, но он, бедняга, стоял и смотрел.

«Оставлю его на минутку», — подумала Велика, и мысли ее устремились к брату в Детройт. В деревне он занимался бочарным делом, там она тоже увидела его бочаром, он стоял в Детройте и набивал на бочку обручи. В новом комбинезоне и в новых ботинках он ходил вокруг бочки, а немного в сторонке стояла женщина в длинном до пят пальто — точно таком же, какое получила Велика, — и смотрела, как он набивает обручи. Еще дальше стоял помещик. Когда обручи были набиты, помещик повернулся и дал бочару два песо, а тот протянул их жене. «В Америку уехал, — подумала Велика, — а так и остался скопидомом». Жена, взяв деньги, зачерпнула из кадушки горсть кукурузы и разбросала ее по двору. Набежали куры, стали клевать, а бочар сел на опрокинутый бочонок, закурил и с умилением смотрел то на жену, то на кур, то снова на жену.

Велика обернулась и увидела вдали совсем маленькую фигурку Зайца. Он виновато стоял у плетня, пил соду и виновато смотрел на окученные грядки с картошкой. Суса Тинина махала тяпкой над своей неполотой картошкой, Заяц слышал, как она работает, но чувствовал себя виноватым и не смел обернуться в ее сторону.

«Я тебе обернусь! Пусть только посмеет обернуться!..» — подумала Велика и заспешила к дому.

Пока она дошла до него, пока сказала мужу, чтоб наколол дров, начало светать. «Ух! — вскочила Велика. — Пока мысли эти по свету побродили да пока назад вернулись, на улице-то уж рассвело!»

У соседей запели наковальни, женский голос сзывал кур: «Цып-цып-цып!» Во дворе у Тико гусыня, подойдя к ступенькам крыльца, покрикивала: «Га, га, га!» Вышла Камена, сказала: «Доброе утро, Велика! Доброе утро, Суса!» (Те ей ответили.) «Гуси-гуси», — позвала она гусыню и бросила ей хлебные корки, гусыня ломала их клювом и не переставая покрикивала: «Га! Га!»

Над шелковицей поднялись клевцы, пронеслись облаком над кузнецами, повернули раза два или три, внезапно и резко, взвились еще выше и плавно полетели к полям — вверх и вниз, вверх и вниз, словно скользя по невидимым волнам. Тогда в дверях появился Заяц, увидел летящих в сторону полей клевцов, увидел, как жена бросает курам кукурузу, увидел краем глаза и бокоуши Сусы Тининой, но на этот раз взгляд его не задержался на чужом дворе, потому что наковальни гудели, и пели, и звали его. Он шагнул через перелаз. В этот день он надеялся взять в руки молот и ударить им раз-другой, чтобы понять, как именно вымешивают железо на наковальне.