Избранное

Не успел он еще дойти до кузнецов, как его остановил Тико. «Так и так, — говорит, — ты знаешь, что он ночью приходил?» — «Кто?» — спросил Заяц. «Тенец, — сказал Тико. — Приходил и на ноги мне навалился, и на грудь навалился, а я ни охнуть, ни вздохнуть не смею, ни уж тем боле, не дай боже, сказать кому. Скажи я, мои цыгане аут же подхватят свои наковальни и молоты и посреди ночи выкатятся. Цыгане, когда надо, храбрые, а когда надо, трусливые, как цыгане». — «Как же это он на тебя навалился?» — не мог понять Заяц. «А так вот надавил, — жестами объяснял Тико, — надавил и дышать не дает. Я Камене сказал, она поворожила тихонько, чтоб детей не разбудить, а тот давит и давит, я еле утра дождался. Мокрый весь, хоть отжимай». — «А может, ты сонную воду пил?» — спросил Заяц. «Воду я пил, — сказал кузнец, — мы небось весь день у горнов жарились, так я всю ночь воду пил». — «От воды это, — сказал Заяц. — Ты запомни, другой раз, если встанешь ночью воду пить, взболтай кувшин, потому как вода тоже спит. Заснувшую воду в желудок лить — все равно что свинец наливать: она и там спит; А ты, когда ночью встаешь, встряхни кувшин, разбуди воду, а потом пей сколько влезет». — «Я не знал», — сказал кузнец, и они оба пошли к горнам, над которыми равномерно подымались и опускались кожаные бока мехов.

Не помню, на третий ли день или на четвертый кузнецы оставили только три горна, один рядом с другим. Около них выстроили все наковальни и мехи. Семь поковок следовало теперь объединить в три, вытопить из них посторонние примеси, прочно сварить, чтобы потом поместить все три поковки уже в один-единственный горн, после чего за них должны были приняться самые сильные кузнецы. Работа подвигалась к концу, и Заяц был сильно возбужден.

На следующий день остался только один горн — величиной с круглый деревенский стол, — кузнецы сыпали в него уголь корзинами, а старый мастер бросал шапкой толченый песчаник. Столбы искр взлетали до середины шелковицы, так что ни один клевец не смел в эти дни оставаться в дневные часы на дереве. Мехи свистели и дышали непрерывно, мокрые метлы брызгали на раскаленные уголья воду, от этого огонь горел еще жарче, железо становилось мягким, как масло. Несколько пар клещей вытаскивали его на большую наковальню, старик покрикивал: «Ы! Ы!» — молодые молотобойцы заносили и обрушивали кувалды, мастера по команде переворачивали железо. Весь негодный железный лом вместе с куском рельса прошел за эти дни через горны, очистился, собрался в единое целое и вырос до размеров бычьей головы. Эта бычья голова то краснела, то белела, то подергивалась синей окалиной, когда застывала на наковальне. Заяц заглядывал то с одной, то с другой стороны, увертываясь от огненной чешуи, вылетающей из-под молотов. Черная окалина, как осенняя листва, сыпалась с металла, ноги кузнецов, работавших вокруг, тонули в ней по щиколотку.

Постепенно бычья голова стала оформляться, в стороны вытянулись два тупых рога — рога будущей наковальни, — внизу морда сузилась, клещи перевернули голову, поставили ее на рога, и молоты принялись сплющивать морду. На этой сплюснутой части бычьей голове и предстояло стоять, выдерживая сокрушительные удары кувалд. Дрожь пробирала при виде этих людей, столпившихся вокруг железа, окутанных искрами и летящей огненной чешуей, напрягших мускулы и жилы, вздымающих огромные молоты. С помощью простой химии огня и песчаника, принесенного с реки, и простой механики ударов эти люди, это племя кузнецов разрушало атомные ядра старой разнородной стали и железа, сметало с них ржавую перхоть и выковывало одно единое ядро, выковывало наковальню, в которой будут порушены все железные границы и все породы сольются в едином объятье. Из целой телеги металлического лома постепенно образовалась наковальня, все еще мягкая и неотзывчивая на удары. Еще много огня было ей нужно и много усилий, пока зазвучат в ней металлические нотки, появится звонкость и способность охотно, радостно и живо откликаться на каждый зов.

Отчего бы и нас не пропустить кому-нибудь вот этак через огонь, да не постучать по нас молотами, да не повернуть нас лицом друг к другу, да не стереть всякие границы между нами, а то мы стоим один к другому боком, и каждый огородился плетнем, а на плетень десять телег колючих веток пошло, а государства тысячью телег с колючками огородились и одно к другому боком стоят! Которое из стали, которое из железа, что на обручи идет, которое из жести, а которое и вовсе проржавело, но все равно боком к другим стоит, потому что, если не станет боком, его и за государство не признают!

«Кто боком стоит, кто спиной, а Америка и боком, и спиной, да вдобавок еще вниз головой висит». Так сказал Заяц опекунам, когда они под вечер пришли посмотреть на наковальню. А Истрати, самый старший, добавил: «Мы хоть и боком стоим, но которое государство к нам лицом повернется, так и мы к тому лицом поворачиваемся…»