Избранное

«А я б никогда не стал просить, — сказал Заяц. — Разве это дело — из-за одной цигарки целый грузовик останавливать, чтоб он тебе бензину капнул. Мое огниво, может, и устарело, но зато независимое. Ни от кого не зависишь, высекаешь огонь, когда хочешь. Кончится трут, так вытащишь вату из шапки, подожжешь, вот тебе и огонь».

«Неужто и вату?» — не поверил Зарко Маринков.

«И вату поджигает, и сукно, и что хочешь, — сказал Заяц. — Спроси портного, как он испугался, что я его клиентов материю подпалю. Клиенты! — сплюнул Заяц и убрал огниво. — Вот наберу мешок трута, сто лет буду прикуривать, а ты, коли охота, грузовики останавливай!»

Он пошел домой, прикидывая по дороге, в какой день ему отправиться за буковым трутом, но так и не назначил дня — не был уверен, не случится ли именно тогда что-нибудь такое, что его отвлечет.

Дождей все не было, и, кабы по старым временам, мужики наверняка собрались бы и пошли ночью на змея. Известно ведь, что змеи выпивают всю влагу из туч, и потому наступает засуха; однако старые времена миновали, никто уже на змея не ходит, хотя это было славное занятие и, если тебе повезет, можно было в полной тишине кое-чем поживиться, Однажды, когда шли на змея, опекун Зарко Маринков налетел на мельничиху и с тех пор все молил господа послать засуху поосновательней.

Но все это случалось в старые времена. Теперь же засуха есть, а вот змеев и след простыл.

Наблюдая за тем, как Заяц шагает по улице и чиркает огнивом, по пояс погружаясь в искры, жена его кинула взгляд во двор Сусы Тининой и тут же заметила ее черные бокоуши, свесившиеся над изгородью: Суса тоже смотрела, как Заяц идет по улице, разбрасывая искры и молнии — можно было подумать, что сам Илья-пророк спустился на деревенскую улицу. Потом Велика обернулась и посмотрела на двор Тико. Кузнец работал под навесом, а цыганки стояли под шелковицей и блестящими глазами следили за тем, как Заяц шагает по улице в ореоле искр. «Господи, сглазят мне мужика!» — подумала Велика и, не успел Заяц войти во двор, встретила его словами: «Некоторые бабы вроде как мужчин никогда не видали, и своих мужей у них будто нету, знай только на чужих мужей пялятся и всё на улицу смотрят, не покажется ли там чужой муж, чтоб на него поглазеть!»

Те, к кому относилось это замечание, сразу все поняли, цыганки стали шикать на клевцов: «Кыш! Кыш!» — и уставились своими блестящими глазами на шелковицу, а бокоуши Сусы Тининой мигом скрылись за изгородью.

И тут же из-за изгороди донесся ее смех — вернее, это был не смех, а точно гаубица стреляла, такое раздавалось и громыхание, и свист, и уханье: «Хахо-иииии!»

Как Заяц предполагал, так и случилось — в ближайшие дни ему не удалось отправиться за буковым трутом: из хозобъединения «Родопы» приехал автопоезд, и надо было ловить сетью живых зайцев. За автопоездом явились в деревню несколько человек из «Леккоопа», открыли пункт по сбору лекарственных растений и дикорастущих плодов. Заяц принял самое деятельное участие в открытии пункта — под навесом, который кооператив не использовал со времен кооперирования, когда туда сваливали старые сохи и бороны. С открытием пункта деревня опустела. Женщины и дети разбрелись по лесу собирать лекарственные растения и дикорастущие плоды. Во дворе Тико остались толь-ко клевцы и сам кузнец — все цыганское население ринулось в лес рвать дикую мяту, медовку и мать-и-мачеху. Однажды утром Заяц увидел, что вместе с женщинами идет в лес рвать медовку и мяту и Петр Сусов, а Суса Тинина приставила грядку от сенного воза к житне и лезет по ней вверх, туда, где подвешена сорока.

Жена Зайца, Велика, в это утро тоже, прихватив мешок, отправилась за медовкой. Заяц посмотрел ей вслед, дождался, пока она исчезла среди ракит, а потом обернулся в сторону Сусы Тининой. Суса Тинина, ступив на последнюю перекладину, отвязала повешенную сороку и теперь снова ее привязывала, потому что узел на веревке успел разболтаться. Когда она тянулась к стрехе, грядка покачнулась и осталась стоять на одной ноге, Суса Тинина сверху завопила: «Господи!» — и схватилась за веревку.

«Стой, не двигайся!» — крикнул Заяц. В мгновение ока он очутился на улице, влетел во двор, услышал за собой тяжелые шаги, но не обернулся полюбопытствовать, кто еще бежит на помощь, потому что по кашлю узнал Тико-кузнеца.

Оба почти одновременно добежали до грядки, один схватил ее с одной стороны, другой подпер с другой, грядка в их руках ходила ходуном. «Ох!» — вздохнула Суса Тинина, перекрестилась свободной рукой и снова принялась привязывать сороку, потому что ей показалось, будто узел опять ослаб. Пока она привязывала, то и дело крестясь и охая, Заяц и Тико-кузнец смотрели наверх и советовали ей успокоиться. Она, впрочем, и так уже успокоилась и вполне спокойно спросила мужиков, правильно ли она сделала, привязав сороку за обе лапки. Так, мол, если и ветер подует, не унесет, крепче так получается.