Избранное

На чердаке валялись старые корзины и плетенки, Заяц несколько раз споткнулся, под конец сел в одну плетенку на что-то мягкое — видно, это было старое гнездо для несушки — и вытащил из кармана окарину. «Если Петунья здесь, — подумал Заяц, — как услышит окарину, беспременно на своей окарине отзовется. Не то какой же я опекунщик и зачем я ему окарину в гроб положил? Для того и положил, чтоб была под рукой!»

Он заиграл на окарине, пальцы забегали по дыркам. Он играл и прислушивался, не откликнется ли маленькая окарина.

Вместо маленькой окарины снизу, из дома, послышались вопли и крики.

«Другое чего не получится, по крайности цыган попугаю», — подумал Заяц и снова заиграл. Внизу, однако, наступила такая суматоха, что он вынужден был замолчать. Суматоха длилась недолго, дом внезапно стих, словно опустел. «Ишь!» — сказал Заяц и топнул ногой, посмотреть, отзовется ли кто-нибудь. Никто не отозвался. «Тико, эй, Тико!» — позвал он, но опять никто не ответил.

«Сбежали», — решил Заяц, стал ощупью искать дыру в крыше, не нашел и спустился в дыру в потолке прямо в комнату кузнеца. В комнате никого не было, только лампа горела. Открытая дверь поманила его, он вышел.

Во дворе под шелковицей еще с прошлой ночи лежала труба. Заяц подошел, пнул ее, потом зашел под навес, где стояли мехи и наковальня, поработал на мехах, нашел молот, размахнулся и изо всех сил ударил по наковальне. Разнесся оглушительный звон, и молот вырвался у него из рук. «И куда это молот отлетел?» — подумал Заяц, поворачиваясь, чтобы посмотреть, куда упал молот.

И только он стал поворачиваться, как застыл в неудобной, неестественной позе. Волосы на голове у него зашевелились.

Он в одно мгновение протрезвел, и в то же мгновение мир, став реальным, навалился на него, едва не раздавив всей своей реальностью. Он увидел, что во дворе напротив, под стрехой житни, покачивается повешенный Петр Сусов. В одной руке он держал зажженный фонарь, фонарь тоже покачивался. Рядом с повешенным стояла торчком грядка от сенного воза, по другую сторону грядки висела, покачиваясь, подвешенная Сусой Тининой сорока. Заяц хотел закричать, но не мог, хотел перекреститься, но не мог: руки у него свело и сам он весь оцепенел. Петр Сусов продолжал покачиваться и так, покачиваясь, передвинулся и ступил на грядку. Потом он стал спускаться вниз, вместе с фонарем, придерживая рукой что-то вроде корзины, но фонарь освещал только его колени, так что трудно было разобрать, что у него в руках. «Если это жена его повесила, он ее сейчас убьет», — заработала мысль Зайца, и вместе с мыслью обрело способность двигаться и тело.

Он быстро перебежал двор, выскочил на улицу, вошел на цыпочках в соседский двор и стал подбираться к освещенному окошку. Сквозь неплотно задернутую занавеску он увидел Петра Сусова — тот сидел в комнате и ручной лущилкой лущил кукурузу. «Да он кукурузу из житни брал, — сообразил Заяц, — а мне почудилось, будто он повесился под стрехой». Только подумал — и увидел, как женская рука тянется к корзине. Рука по плечо была голая, а под мышкой темнели густые волосы. Затем показалось лицо Сусы Тининой, бокоуши ее казались кудрявей обычного, большие груди не умещались в рубахе и вздрагивали при каждом движении. Заяц сглотнул, а Суса Тинина порылась в корзине и вытащила из нее подвешенную у житни сороку. Оторвала одно крыло и дала его Петру. Петр взял его, надкусил и прямо вместе с перьями стал жевать. Суса Тинина оторвала другое крыло и тоже стала жевать вместе с перьями. «Это нежнее», — сказала Суса Тинина, а Петр, одобрительно покачав головой, прожевал крыло и снова стал лущить кукурузу. Суса взяла сороку за лапки и разодрала ее пополам. Зайца замутило. Что-то зашипело, Заяц перевел взгляд наверх, к потолку, и увидел кошку — она держалась когтями за балку. Кошка висела, как муха, смотрела на сороку и шипела. Суса Тинина швырнула в нее сорочьей лапкой, кошка оторвалась от балки и пролетела наискось по комнате, но Заяц не видел, куда она упала, потому что мешала занавеска.

Он перекрестился, пробормотав: «Боже!» В этот миг Петр Сусов уставился в окно, во взгляде его было что-то собачье.

Заяц испугался и отошел от окна.

Он тихо выбрался на улицу и тихо вошел в свой двор. Котел с трутом темнел, как муравейник, посреди двора. Заяц пощупал стенку — котел был еще теплый. Он зевнул, попытался определить по звездам, который час, но не сумел. «Куда цыгане-то делись, бедолаги?» — вспомнил он о соседях и пожалел, что залезал на чердак и играл на окарине.