Избранное

Он толкнул дверь, чтобы войти в дом, но дверь открылась только наполовину. Он толкнул сильнее, кто-то сказал «А!» и встал в темноте. Тогда дверь распахнулась, и в полумраке — фитиль керосиновой лампы был привернут — он увидел, что в доме полно народу. «Это ты?» — спросила жена и села на постели, завернувшись в американское клетчатое пальто. По всему глиняному полу лежали люди, укрытые половиками и одеждой. Перед ним замелькали головы, уши, босые ступни, носы, чья-то заросшая шея у самых дверей, а прямо перед ним, босой, без шапки, сидел Тико в американском комбинезоне. Он сжимал под мышкой свидетельство о присвоении звания мастера, украшенное печатью Врачанской ремесленной палаты.

«Тенец пришел, — сказал Тико, но очень тихо, чтобы не разбудить спящих. — Все из дому сбежали, куда, думаю, податься, ну и говорю, айда к соседям, на то ведь они и соседи».

Заяц почувствовал, что вино, выпитое за день, снова ударяет ему в голову, постоял, опираясь на косяк, перевел дух и, стараясь ни на кого не наступить, стал пробираться к кровати, где его сидя ждала Велика. Весь народ спал на полу, закутавшись кто во что, и тихо посапывал. Заяц, не раздеваясь, вытянулся на кровати. Велика легла рядом, накинув на него половину пальто, присланного братом. Заяц положил руки под голову, уставился в потолок и задумался.

Вино постепенно выходило через поры, тело успокаивалось, сердце стало биться медленнее — готовило Зайца ко сну. Все вокруг спали, лежа вповалку, занимая всю комнату. Еще мгновение — и Заяц тоже заснет, потолок над ним уже начал съеживаться, осталось белое пятно с шапку величиной, но, вместо того чтобы исчезнуть, пятно вдруг стало расползаться вширь. Заяц навострил уши, повернулся на бок, потом на другой, потом приподнялся, опираясь на локти.

В первое мгновение ему показалось, что это посвистывают носами спящие, но, прислушавшись внимательней, он понял, что посвистывание идет сверху, с крыши. Оно стало громче, а на крыше послышались шаги, словно там ходил человек. В одном месте человек поскользнулся, потом перелез через конек и сел на него. Теперь посвист доносился совсем ясно и громко, Заяц слышал его вполне отчетливо.

Он не мог больше выдержать неудобного положения и сел в постели. С крыши ясно доносились звуки окарины, ее голос был ему хорошо знаком, звонкий голос маленькой глиняной окарины. Человек, сидевший на крыше, играл, останавливался, прислушиваясь, и снова принимался играть. Что-то зовущее было в звучании его свиристелки. Заяц весь похолодел, он с самого начала узнал окарину Петуньи, но не смел себе в этом признаться. Мало сказать, что его охватил ужас. С этой минуты движения его стали механическими, кто-то другой двигал его руками и направлял его действия, и Заяц беспрекословно подчинился этому кому-то.

Он порылся в карманах, нащупал окарину и задул в нее, чтобы вести втору или, как он сам говорил когда-то, «составлять компанию». Он не играл, а просто дул или вздыхал, еле-еле слышно: «Фью-фью! Фью-фью!» Окарина наверху, на крыше, видно услыхав его, заиграла еще живее и веселей. Заяц прислушивался, старался от нее не отстать, спешил ей вдогонку и чувствовал, как все в нем все больше и больше деревенеет — ноги, руки, тело, пальцы. Наконец пальцы у него настолько одеревенели, что он мог извлекать из окарины лишь одну-единственную ноту, потом он уже и этого не мог — окарина вывалилась у него из рук, упала на пол и с треском разбилась.

Половина спящих повскакала, вскочила и Велика, выкрутила на лампе фитиль, проснулись и остальные цыгане. «Что случилось, что случилось?» — спрашивали все друг друга. Велика тоже спрашивала, но, когда увидела, как ее муж сидит в кровати, перестала спрашивать. Заяц был бледен как мел, дрожал и смотрел на потолок. Другие тоже посмотрели на потолок, но общее недоумение не рассеялось, потому что на потолке ничего не было. Однако, замолчав и прислушавшись, они услыхали, как кто-то ходит по крыше, две или три черепицы разбились у кого-то под ногами. Потом этот кто-то перестал ходить, сел посреди крыши, послышался шорох, словно одежда терлась о черепицу. Видно, тот привалился к трубе. И тотчас после этого все в комнате услыхали, как наверху, на крыше, заиграла окарина. «Боже! — сказала Велика. — Тенец!»

И перекрестилась.

Все цыгане тоже стали креститься, кто левой, кто правой рукой, а один из ребятишек, глядя на взрослых, крестился сразу двумя руками. Они еще не кончили креститься, когда услышали, что зазвенела наковальня: «Дин-н!» — и дробно застучал по наковальне молот. Металлический стукоток посыпался вокруг, клевцы, видно, тоже проснулись, потому что один за другим принялись долбить шелковицу, и с дерева понеслась пулеметная очередь: «Кр-р-р!» Сыч или человек отозвался со стороны реки: «Ух!» Посреди пулеметного перестука клевцов, посреди звона наковальни звучала и мелодия окарины, игривая и полная жизни.