Избранное

Я дрожу, лежа под одеялом, и спрашиваю себя: зачем я лишаю себя еще одной человеческой добродетели? Ведь это эгоистично, Аленка будет несчастна! Да, но какое отношение это имеет к моему искусству? Несоизмеримые величины! Мое призвание лишает меня права на пожизненные семейные радости, не дай мне бог в них погрязнуть. Искусство — вот моя мораль. Кроме него, все преходяще. Искусством расплачиваюсь я с людьми за поруганную их честь…

Серые задумчивые облака висят над морем. Волны разгуливают по пляжу, подбираются к лодке Николая Васильевича — вот-вот разобьются в щепки. Но его это не заботит, он медленно спускается за мной по крутой тропке. Я слышу, как свистит у него в груди. В моей груди тоже непорядок, сердце колотится, того и гляди разорвется. Я ставлю пожитки на траву, поджидая старика.

— Значит, уезжаешь?

— Уезжаю.

— И даже не простился!

— Тороплюсь. Хочу успеть на автобус. Срочно вызвали, телеграммой…

Он смотрит на меня долго, испытующе — я никогда не видел у него такого пронзительного взгляда, — протягивает руку, и его жесткие, корявые пальцы стискивают мою ладонь.

— Ну, прощай!

Старик отворачивается и начинает медленно спускаться к морю. Ветер треплет рваные полы его пиджака.

Перевод Татьяны Колевой.

РАССКАЗЫ

Тетина помолвка

Однажды, зимним утром, дедушка разбудил нас необычайно рано. Так забарабанил большими своими угловатыми кулаками по оконной раме, что иней со стекла посыпался.

— Вымерли, что ли? Вставайте!

Проснулись папа с мамой, зашевелились и мы с сестренкой. Взяв в охапку верхнюю одежду, перебежали в соседнюю комнату. Там было тепло, хорошо. Бабушка и тетя, вставшие еще раньше, торопливо стряпали у плиты. Мама тоже к ним присоединилась, и все три женщины принялись за дело, будто в доме намечался большой праздник.

Тетя помогла нам одеться, погладила по головкам, усадила возле плиты.

— Хотите кушать, мои родные? Давайте, кушайте! Тетя вам тюрю приготовит…

Она волновалась. Ее яркие голубые глаза блестели радостно и тревожно. Она не давала нам спокойно поесть: то сестричку ущипнет за щечку, то меня пощекочет.

— Мама-а-а! Сегодня рождество, что ли? — спросила моя сестричка, а женщины засмеялись.

— До рождества еще далеко-о-о! — ответила мама и вытерла ей носик. — Сегодня тетина помолвка. Сваты к нам придут, а ты такая неопрятная! Ешь, уж после надену на тебя новое платье.

Сестренка неумело загребала из миски большой деревянной ложкой, проливая половину тюри себе на рубашку.

— Теть, а ты как помолвишься? Что будет, когда тебя помолвят, а, тетя?

— Будет свадьба, лапушка моя, и уйду я к другим людям, стану тетей другим детям.

Блестящие глазенки моей сестры уставились на тетю, нижняя губка вздрогнула, и она вдруг пискляво заголосила на всю комнату.

— У-у, писклявая волынка, снова свое завела! — ласково пожурила ее бабушка, взяла на руки и начала успокаивать. — У тети помолвка, а ты плачешь! Ну-ну, помолчи. Тетя тебе подарит рубашку новую. Ай, какую хорошую рубашку! Пойдем, бабушка тебе ее покажет, она в сундуке, где тетино приданое. Идем, идем, идем…

А мне было так радостно: у нас будет свадьба! Я выскочил во двор и тут же по грудь утонул в глубоком пушистом снегу. Я делал снежки, бросал их, но они рассыпа́лись на лету. Было тихо, легкий морозец щипал мне ноздри, когда я глубоко вдыхал воздух носом. Солнце всходило. Лучи его были красными, мягкими, и я спокойно стоял и смотрел на него не мигая. Круглые пушистые сугробы, высотой почти с дом, разгорались, становились медно-красными. Дедушка и папа расчищали дорожку к воротам. Я бежал по ней к дедушке, но он замахивался на меня лопатой, и я бежал обратно. Из дома вышла бабушка, остановилась у двери и тихо, будто боясь, как бы соседи не услышали, позвала дедушку. Воткнув лопату в снег, он подошел.

— Люди вот-вот придут, а нам их и встретить нечем, — сказала бабушка. — Курицу бы хоть зарезал!

Дедушка нахмурился, посмотрел ясными голубыми глазами на небо, пробормотал:

— Курами их тут еще корми! Можно подумать, без курицы не обойдется!

— Ух, господи, всю душу мне измотал этот человек! — простонала бабушка, хлопнув себя ладонью по бедру. — К тебе люди придут, человече божий! Скряга несчастный! К твоей же дочери свататься придут!

Дедушка протянул вперед свои большие дрожащие руки, стал их потирать — это был признак того, что он колебался.

— Твоя дочь что — и курицы не стоит? Как начнешь мне душу-то мытарить, так лучше бы гром поразил, — заплакала бабушка.

Дедушка нехотя потащился к курятнику. Чуть позже появился с петухом, неся его за жилистые ноги. Стекавшая кровь оставляла алый след на снегу.

— На! — сказал он бабушке. — Еще неизвестно, как дело-то пойдет, а она для них курицу готова зарезать. Ладно, пусть петуха лопают. Он и без того не ладил с молодым петушком, да и к соседям бегал. Гляди, угодил бы в чужую кастрюлю!..