Избранное

Но любопытство моих земляков не уступало их скептицизму. При всей их ненависти к велосипеду интерес к нему прочно засел в их головах. Увидев Доктора, проезжающего по улице на своей машине, они бросали все дела и, подойдя к плетням, провожали его взглядами. Больше всего их удивляло то, каким образом человек удерживается на этом сооружении из двух колес, обтянутых резиной, похожей на змеиную шкуру, — они, конечно же, ожидали, что Доктор в любую минуту может упасть и разбить себе голову. К чести велосипеда, Доктор ни разу с него не свалился, казалось, он от рождения умел разъезжать на этих резиновых колесах. Мало-помалу реноме велосипеда упрочилось, на это понадобилось ровно три месяца, а на четвертый все вдруг поняли, что велосипед намного быстрее лошади и осла. И Доктор начал выполнять всевозможные общественные и частные заказы. Он развозил почту, ездил в город за лекарством, возил шерсть к чесальщику в соседнее село, оборачиваясь за несколько часов. Нет надобности говорить о том, что его услуги стали делом чести и что это впоследствии привело к поголовному снобизму. Односельчане начали обращаться к нему за помощью в таких делах, с которыми они могли намного лучше и быстрее управиться сами, а иногда им приходилось ждать своей очереди целыми днями, потому что велосипед этот был самой старой марки в мире и нередко выходил из строя.

Как уже упоминалось, Доктор однажды заявил, что будет добывать себе хлеб при помощи техники, и вскоре доказал это на деле. За свои услуги он получал вознаграждение в натуре — мукой, брынзой, маслом, мясом, — но самой большой наградой для него было то, что он в пух и прах разгромил вековые предрассудки своих земляков и вывел их на путь цивилизации. Вскоре велосипеды превратились в самое популярное средство передвижения, и жители села разбивались в лепешку в поисках подержанных велосипедов (их тогда выпускали только за границей) — не хуже нынешних охотников, стремящихся обзавестись легковой машиной.

Увидев, что конкуренция может лишить его пропитания и славы, Доктор сделал достоянием народа второе, еще большее чудо техники. Мне было тогда тринадцать лет, и я хорошо помню тот неповторимый день, который стал, можно сказать, поворотным в истории музыкальной культуры нашего края. В тот день было гулянье, и все село на площади отплясывало хоро. И вдруг появился Доктор с большим зеленым ящиком в руках, открыл крышку, покрутил какую-то ручку, и из ящика донеслись звуки музыки, какой мне никогда до этого не приходилось слышать. Если я попытаюсь описать изумление всех присутствующих, то моя творческая немощь станет очевидной, и поэтому я скажу только одно: мои односельчане обступили волшебный ящик и до самой глубокой ночи слушали музыку, не сводя с него глаз.

В отличие от велосипеда граммофон вошел в наш быт триумфально, поскольку он не причинял катастроф и материальных убытков, а доставлял людям духовное наслаждение. С самого утра на Доктора посыпались десятки заявок, все наперебой звали его в гости, и с тех пор он, став гостем-профессионалом, ни разу не обедал и не ужинал дома. Каждый хозяин дома считал великой честью накормить его до отказа, чтобы наслушаться граммофона всласть. Так продолжалось не меньше года, а потом кое-кто из односельчан тоже приобрели граммофоны и стали его конкурентами. Репертуар докторского граммофона был скромный, всего одна пластинка, два фокстрота, но этого было достаточно, чтобы наш музыкальный вкус в корне изменился. Один фокстрот назывался «Благоухают липы», и с тех пор все наши праздники, свадьбы, именины сильно благоухали липовым цветом, а волынка и гудулка отошли на задний план, превратились в экспонаты будущих музеев. Запах цветущих лип привел к революции не только в танцах, но и в моде вообще. Простецкие штаны из грубой домотканой материи были вытеснены городскими брюками модного покроя, длинные косы сменила стрижка. По субботам молодые сходились в школу потанцевать, а матери выстраивались вдоль стен и строго следили, чтобы все было чинно и прилично. Но какое уж тут приличие, если сам танец был неприличный: парень и девушка в обнимку топтались взад-вперед, спотыкаясь, будто стреноженные. А после танца парни кланялись девушкам и говорили «мерси». Это «мерси» переполнило чащу терпения местного общества. Никаких «мерси-перси», заявили отцы, мы, дескать, до того как пойти под венец, не смели на своих будущих жен глаза поднять, а нынешние молокососы принародно хватают девок за руки, чего доброго, скоро дойдет до того, что начнут носами прижиматься. Разгорелись жаркие споры на морально-этические темы, и дело кончилось тем, что кмет Трифон Татаров наложил запрет на фокстрот, объявив его эротическим танцем, и даже хотел конфисковать граммофон, но Доктор успел спрятать аппарат. Запрет этот, надо сказать, продлился без году неделю: молодежь, перехитрив стариков, начала собираться по домам, и посиделки как-то само собой превратились в суаре, а воскресные гулянья — в журфиксы.