Избранное

«Тогда я спасся тем, что бегал, — подумал Татаров, — а нынче хоть на край света беги — делу не поможешь. От хвори убежать можно, но от разбойника спасу нет. Убегу — он подпалит дом, останусь — пристрелит, небось не забыл, как я его арестовывал, как стражники привязывали его к столбам, будто собаку, и всячески глумились над ним. Дернула же тогда меня нелегкая арестовывать этого черта. Ну убил он стражника — велика беда, стражников много, всех не перебьет. Да у меня-то и доказательств не было. Выстрел я слыхал, видал, что стражник откинул копыта, а кто стрелял — того не знаю. Вот так мы, люди: натворим пакостей, а приходит черед за все держать ответ — тогда видим, что жизнь наша на волоске висит и не стоит гроша ломаного. На свете нет ничего вечного: сегодня до тебя рукой не достать, а завтра ты — ноль, пустое место. Но вот беда, мы, болгары, вспоминаем про это, когда кого-нибудь на тот свет провожаем или когда у самих дело дойдет до ручки. А так все думаем, будто смерть обойдет нас стороной, будто ее можно обвести вокруг пальца…»

Татаров ненароком задумался о тленности человеческой жизни, и перед его мысленным взором впервые разверзлась бездна небытия. Но он тут же постарался отогнать от себя эти мысли, словно некую злую силу, и стал думать о том, как спасти свою шкуру. О великодушии Мартина-разбойника ходили легенды, но Татаров по опыту знал, что человеческому великодушию голого покаяния мало. «Правой рукой буду креститься, вымаливая прощение, а левой давать подмазку, — решил он. — Ума не приложу, как его умаслить, хитер, шельма, на козе не объедешь, ему не жизнь человеческая, а деньги нужны». Истина оказалась проста, как его баранья шапка, словно он, Трифон Татаров, сам ее стачал или купил в лавке за пятерку. И Татаров почувствовал, как у него отлегло от души. Он вышел из тени амбара и торопливо зашагал к дому готовить деньги.