Избранное

На половине невестки горел свет. Татаров взглянул на ее окно и остановился, ноги, казалось, враз приросли к земле. Ведь нынче над ним нависли две беды. От одной он нашел спасение — так ему верилось, — а теперь вот вспомнил о другой, и она показалась ему гораздо страшнее, непоправимее. «Тут деньги не помогут!» — подумал Татаров и вздохнул. Он не хуже Шекспира знал прихоти и терзания человеческого сердца, умей он сочинять, пожалуй, замахнулся бы на драму под названием «Невестка и свекор», и тогда всем бы стало ясно, какая безысходная страсть жгла его сердце, сколько бессонных ночей провел он, одолеваемый греховными мыслями. Но, как нам известно из классических сочинений, любовь и ненависть нередко живут бок о бок. Душа Татарова, казалось, состоит из двух частей: одна была исполнена безнадежной любви к невестке, а другая — лютой ненависти. В селе не могли нахвалиться добродетельностью молодой солдатки, но Татаров был уверен, что Аница тайно изменяет мужу, и только не знал, с кем она путается. Татариха же, в отличие от мужа, не ломала над этим голову, она своим женским нюхом чуяла, что сноха — потаскуха каких мало! — бережет себя для этого разбойника, что подсунул ее их сыну обесчещенную. Татаров сперва пропускал ее слова мимо ушей, зная, что разбойник этот уже больше года не заявлялся в село, но спустя некоторое время понял, что жена права. Невестка явно интересовалась судьбой Мартина Карабелова, восхищалась его «подвигами», а раз припугнула цеплявшуюся к ней свекровь тем, «кто нагнал страху на всю округу». Татаров знал, что Аница не любит Бенко, ее презрение к мужу было ему понятно, но он не мог взять в толк, с какой радости она корчит из себя святую и при всем своем распутстве слывет среди мужиков целомудренной. Это его даже пугало. Ему было невдомек, как может красивая молодая баба, чья плоть плачет по мужской ласке, блюсти себя ради проходимца, который сунул голову в петлю и то ли будет жив завтра, то ли нет, а если уцелеет, то уж наверняка угодит в тюрьму. Такая слепая любовь и верность были непонятны и казались страшными, как проклятье, непостижимыми, как обет на всю жизнь. Татаров был уверен, что разбойник этой ночью непременно заявится к ним и невестка не побоится злых языков, отопрет ему дверь. Он подумал, что хорошо бы нынче отослать Аницу к родителям — если разбойник и впрямь надумает повидаться с ней, пускай позор падет на их дом. Он поднялся по лестнице и прошел на свою половину. Жена, дремавшая на топчане, услышав за дверью шаги, поднялась, чтобы дать ему поесть. Татаров сказал ей о своем намерении, она позеленела от злости и сердито зыркнула на оконце, пробитое в стене, отделявшей их половину от спальни сына. Оконце было невелико, всего две пяди в высоту и в ширину. Такие небольшие проемы делались во всех зажиточных деревенских домах, чтоб легче было приглядывать за дряхлыми стариками и заболевшими детьми. Случалось, старики жаловались, что сын и невестка «смотрят на них сквозь пенджер» (так называлось это в наших краях), такие слова означали, что молодые махнули на стариков рукой и не заботятся о них. Во многих домах эти окошки дырами зияли в стене, но невестка Татаровых в первую же ночь завесила его куском плотной темной материи, прибив ее к стенке гвоздями.

— Сам говори с ней, — сказала Татариха. — Я не могу.

Татаров прошел через сени и, подойдя к двери, ведущей на половину сына, постучался. Невестка, словно ждавшая его прихода, сразу отворила дверь и пригласила войти. Переступив порог, Татаров взглянул на нее и обомлел. Аница стояла перед ним, заложив руки за спину, в свадебном наряде — такой вызывающе красивой, блистательной, приветливой, лукавой он ее не видел никогда. Ее русалочьи глаза ослепляли его зеленым блеском.

— Садись, батюшка! — сказала Аница, пододвигая стул.

Татаров соврал, будто приходил к нему один человек из ее села, сказывал: мать ее расхворалась, передать велела, чтоб дочка пришла проведать… Он бормотал это стоя, а невестка пожирала его глазами, и у него вдруг мелькнула мысль, будто он старая крыса, а она — кошка, вот-вот прыгнет на него, и свершится диво дивное: малая кошка съест крысу, что втрое больше ее.

— Мама жива-здорова! — сказала Аница и опять заложила руки за спину. — Ну, а еще что скажешь, любезный батюшка?

Татаров проглотил язык и поплелся прочь, заранее приучая себя к мысли, что позор неминуемо падет на его голову. «Нет, не женщина это, а черт в юбке!» — подумал он. Выйдя во двор, Татаров посадил собак на цепь, а затем, решив, что из двух зол выбирают меньшее, запер их в хлев: чего доброго, поднимут лай, и все село поймет, что к ним в дом пожаловал разбойник.