Избранное

Дав ему зеленую улицу, Татаров вернулся к жене, и они стали дожидаться прихода ночного гостя. Жена не упустила случая припомнить ему обиды, которых она от него натерпелась из-за невестки. «Коли сучка вырядилась в свадебное платье, — сказала она, — значит, быть собачьей свадьбе. Учуяла кобеля издалека — и хвост трубой. Что ж, придется тебе стать посаженым отцом на собачьей свадьбе, нацеди вина, готовь дары! Ну, а теперь побей меня из-за этой шлюхи, чего глядишь?»

Татаров побил ее, отвел душу, несколько раз огрев кулаком, и отошел к окну. Жена скулила на постели, кляня и его и невестку, а он прислушивался к долетавшим из корчмы выкрикам и песням. Никогда еще Трифон Татаров не чувствовал себя таким одиноким и раздавленным. Всего два часа назад эта шваль ломала перед ним шапку, а теперь эти же самые шапки взлетают до потолка в честь разбойника. И никому дела нет до того, что у него, Трифона Татарова, душа не на месте, никто и пальцем не шевельнет, чтоб помочь кмету. «Нынче его верх, и они перед ним распинаются, но завтра опять будут передо мной шапки ломать, куда они денутся. А теперь — куда там! — до небес превозносят разбойника, потому как, с одной стороны, побаиваются пули, а с другой — льстятся на его бешеные деньги. Ну не дрянцо народ — ест начальство глазами, а сам думает, как при удобном случае посадить его на кол. Таким сам черт не угодит…»

Расфилософствовавшийся Татаров неожиданно для себя открыл еще одну важную истину, проливающую свет на отношение народа к власти, но от такого запоздалого открытия, как он уже не раз признавался себе, было мало пользы. Попавший впросак кмет, подобно любому начальству, сваливал все свои неудачи на народ. И только было принялся в уме шерстить почем зря этот неблагодарный народ и планировать, как он его взнуздает в духе нашей старой традиции, как вдруг заметил, что от калитки к дому метнулась человечья тень. Татаров мигом прервал свои политические размышления и, крикнув: «Идет!», плюнул на свою мужскую гордость и, точно перепуганный мальчишка, юркнул под одеяло, спрятал лицо на груди своей благоверной, которую незадолго до этого угощал тумаками. «Ох уж эти мужики!» — не упустила случая съехидничать Татариха, снисходительно дав мужу себя обнять, — это было первое объятие за последние тридцать лет их супружеской жизни. Облапив друг друга, супруги затаили дыхание и обратились в слух: они ждали, что в сенях вот-вот послышатся шаги. Но никаких звуков, кроме стука их собственных сердец, оттуда не долетало, и они убедились, что не сам дядя Мартин появился во дворе, а его тень, подобно тени отца Гамлета в замке Эльсинор.

А в это время дядя Мартин, пожелав своим сотоварищам спокойной ночи, вышел на зеленую улицу любви, озаренную ярким светом луны, проторенную гостеприимством кмета, уверенный, что Аница ждет его с распростертыми объятьями, хотя он не думал предупреждать ее о предстоящем ночном визите. Дядя Мартин больше года не имел о ней никаких вестей и сам глаз не казал в село, никаких клятв в верности, как думал Татаров, они с Аницей друг другу не давали. Мужчинам из нашего рода не свойственны столь романтические побуждения, они относятся к женщинам, словно к земле, которую пашут и удобряют, в отличие от мужчин-юбочников, донжуанов, что прокладывают себе дорогу к женским сердцам по бесконечному серпантину сентиментальных стихотворений и всевозможных трюкачеств, будучи неспособными вспахать и засеять ни клочка земли. В этом отношении мужчины нашего рода оказались достойными сыновьями двадцатого века…

Аница и впрямь ждала дядю Мартина, она была уверена, что он придет ровно в полночь, хотя и слыхом не слыхала, что он в селе. Напрасно Татаров ломал свою государственную голову над этим удивительным феноменом, сама Аница была не в силах разгадать его. Просто она была уверена, что этой ночью дядя Мартин во что бы то ни стало придет к ней, вот и все. Татариха оказалась дальновидней своего мужа, заявив, что сучка чует кобеля издалека. Если важные открытия и впрямь происходят случайно, то можно смело думать, что эта баба заложила основы науки телепатии. Как бы там ни было, однако же ровно в полночь красивая Аница услыхала в сенях шаги и бросилась к двери. На пороге стоял дядя Мартин. Аница положила голову ему на плечо и, как в свое время один великий поэт, приказала мгновенью остановиться. И время остановилось часа на два. Думаю, что мне тоже лучше остановиться и на время отложить перо — как бы не совершить кощунство, рассказывая о том, как дядя Мартин и красивая Аница предавались любовным ласкам…

В сущности, время остановилось и для свекра со свекровью, сидевших в соседней комнате. Два часа показались им безумно длинными — ну прямо тысяча и одна ночь с единственной сказкой, в которой говорится о том, как некий проходимец под носом у сельского воротилы марает его репутацию, а тот сидит, затаившись, точно мышь в сусеке, и нету у него смелости встать на защиту семейной чести. Но вот время вновь потекло, завеса с окошка была сорвана чьей-то рукой, и в его рамке появилось улыбающееся лицо Аницы.