Избранное

Дошла очередь до птицы. Кур у нас было ровным счетом двадцать шесть. Их пересчитывали ночью в курятнике, ощупывали на предмет определения веса и яйценоскости, и бедные хохлатки прокудахтали всю ночь напролет, пока не кончился дележ. Настоящая баталия разгорелась, когда настал черед делить петухов. Их у нас было два. Один — черный, с белыми сережками и красным гребнем, большой и вальяжный, точно старосветский чорбаджия, по утрам он не кукарекал, а горланил, как иерихонская труба, и мог разбудить даже мертвого. Обязанности по отношению к своим пернатым женам он выполнял добросовестно, ухаживал за ними с ревнивой грубой галантностью, одним словом, был идеалом петуха в своем курином царстве. Это побуждало мою мать и бабку бороться за него с таким ожесточением, словно он был единственным петухом на всем белом свете. Второй был голошеий, с оранжево-красным опереньем, стройный и голенастый. Он кукарекал тонким бархатистым голоском. То есть, что касается внешности, его можно было назвать приятным во всех отношениях. Однако, глядя на то, как он кокетливо выгибает голую тонкую шею перед курами, о чем-то кудахча фальцетом, мать и бабка женским своим чутьем сразу определили, что этот петух — в своем роде типичный гомосексуалист, от которого дождешься потомства, когда рак свистнет. И потому обе вцепились в черного: одна дергала петуха за шею, другая тянула за ноги, они так помяли бедного и столько повыдергали перьев, что от вальяжной петушиной внешности остались неприкосновенными только гребень да шипы. Мать кричала, что на этот раз бабке не удастся обвести ее вокруг пальца, даже если та уляжется в гроб. Бабка, побоявшись во второй раз испытывать судьбу, цепко держала петуха за шею и божилась, что, если черный петух не достанется ей, она его живым из курятника не выпустит. Тут вмешались в дело мужчины, и было решено прибегнуть к старому испытанному способу, каким пользовались при дележе петухов деды и прадеды. Дождавшись восхода солнца, взрослые положили загипнотизированного петуха посреди двора, заранее условившись, что если бедняга, очнувшись, направится к калитке, значит, он наш, а побежит в курятник — ихний. Бабка очень надеялась, что черный петух побежит в курятник, но бедняга, видно, так был ошеломлен, что спутал направление и, к нашей большой радости, шатаясь заковылял к калитке. «Баста!» — крикнул отец и сунул петуха в мешок.

Дележ посуды и остального домашнего скарба продолжался до обеда, а затем настала очередь делить собак — Мурджо и Карамана. Каждая из них, как и петухи, обладала ярко выраженным характером и особыми талантами. Мурджо был домосед, он ревностно сторожил хозяйское добро и при каждом подозрительном шуме лаял таким великолепным басом, будто кончал консерваторию. В отличие от него Караман был безнадежным донжуаном и вместо того, чтобы нести сторожевую службу, по целым дням зализывал раны, полученные во время ночных похождений. Трудно было поделить таких собак тихо и мирно, и, чтобы избежать новых раздоров, отец мой решил пуститься на хитрость. Он согласился взять Карамана, а через два дня отвязал его и привел Мурджо. Спустя некоторое время, улучив момент, когда его спустили с цепи, Мурджо убежал на старый двор, и отцу пришлось воровать его повторно, но пользы от этого было мало, потому что Мурджо все время держали на цепи и он не мог ночами нести свою вахту, тогда как на бывшем турецком кладбище на его долю выпало немало хлопот.

Как бы то ни было, дележ имущества кончился, и мы зажили своим домом, став владельцами нескольких клочков земли, будущего теленка, который, появившись на свет, через пару лет мог превратиться в дойную корову или вола, четырех овец, шести куриц, черного петуха и собаки, которая стерегла все это добро. Но тут отца взяли в солдаты, не дав ему нарадоваться на новое хозяйство. Мы с мамой, проводив отца до станции, вместе с другими солдатками вернулись домой, а вечером, когда пришла пора ложиться спать, стены нашего домишки вдруг заходили ходуном от сильных глухих ударов. Мурджо залаял неопределенно — не то на человека, не то на зверя. Он был привязан у порога и не знал, что творится за домом. Удары делались все сильнее и громче, слышен был лязг железа о камень и гулкий стук падающих камней. Камни же на турецких кладбищах, как известно, огромные, необтесанные, беспорядочно покосившиеся в разные стороны, между ними трудно ходить, и потому о пьяных или очень рассеянных людях у нас говорят: «Идет по турецкому кладбищу». Удары, то приближаясь к дому, то удаляясь, не смолкали всю ночь. Можно было подумать, что наказание, которое предрекала бабка, начинало сбываться, и нам с мамой приходилось расплачиваться дорогой ценой за религиозное легкомыслие моего отца. Проведя несколько бессонных ночей, мать однажды, взяв меня за руку, отважилась пройти за дом, посмотреть, что там творится. Мы увидели несколько разрытых могил с вывороченными могильными камнями, вокруг валялись кости мертвецов.