— Только вот больно ты чумазый. Плохо тебе стирают… Пошли нам белье, на той неделе вываривать будем…
Сердце материнское обливалось кровью, что он будто и на себя не похож. Но услыхав, сколько сын теперь зарабатывает — сорок, сорок пять, а то и все пятьдесят золотых в месяц, уже не так мучилась. Им-то приходится в грязи, в навозе перемазавшись, надрываться, думала она, пока увидят тридцать — сорок золотых…
— С такими деньгами ты бы, сынок, и жениться мог… Может, уже и есть какая барышня на примете?
— Я и сам об этом подумываю, да и нашлось бы кого взять. В городе она служит, вам наверняка приглянется.
— У кого же? — шепотом спросила мать.
— У королевского нотара.
— В кухарках? Ты уж такую бери, чтобы прибрать, сготовить, хлеба испечь умела.
— Не кухарка она, горничная. Молоденькая девушка.
— А порядочная ли девка-то? Откуда она? И есть ли у ней что?
Мать расспрашивала, а в пятницу махнула на поезде в город, за три станции, продавать масло, оштепки, добралась и до нотара, а там разузнала, которая здесь пани горничная.
Вот смеху было, когда мать Дюрко знакомилась с ней; но надо сказать, девушка сразу же ей приглянулась.
Но та стыдилась за будущую «мать» и рассказала обо всем Дюри, а тот мать отругал.
— Чего вам там понадобилось? И если уж вы ее увидели, не надо было ей в свекрови набиваться, раз вы такая деревенская, из Детвы. Вы же не знаете, как водится у господ.
— Не знаю, не знаю, сынок, да ведь я ей ничего худого, только хорошее… — оправдывалась мать, чувствуя, что провинилась. Ведь она пошла глядеть на будущую невестку, когда еще ничего не было решено.
Дюри к этому времени был уже тормозным кондуктором и вскоре женился. Взял он горничную, дочь повитухи с верхнего Грона, городскую. Невесте было семнадцать лет; молоденькая, красивая, белолицая девушка, хоть картину с нее пиши, но избалованная и к хозяйству не приученная; неплохая, но немного легкомысленная, по деревенским понятиям — непутевая. Ни хлеба испечь, ни обед сварить…
Комнаты прибирать, это да, хоть бы и четыре их было. Но на такую квартиру не хватало денег, и они пока что довольствовались одной комнатой, а при ней была кухня, чулан, дровяной сарай. В городе и такая обходится в сто двадцать золотых в год.
Сразу же и прислугу пришлось нанять, чтобы носила Дюри обед на железную дорогу. Да швейную машину жене, да свадьба, да часы с боем, — на все это ушла половина денег из родительского надела.
Ну, и на свадьбе тоже было все не слава богу.
Пришли отец, мать, брат с женой, крестный с женой, тетка с его стороны; с ее стороны вся ее городская родня, да еще приятели с железной дороги. Ну, скажу я вам, и речей там было, смешков да перешептывания; одни все хотели петь по-венгерски, другие сперва стеснялись, а хлебнув, грянули свои детванские, да еще разбойничьи:
Так уж пошло — и «заткнитесь!», и «что-о?», спасибо посаженому отцу да Дюрко, что все спокойно обошлось.
Молодым Загонам жилось хорошо. Молодая хозяйка, наведя со служанкой порядок, сварив обед, была свободна. Теперь она могла забежать к пани А. или пани Б. или присаживалась к машине и что-нибудь шила, а то и просто глядела в окно.
Шел год за годом, детей у них все не было…
Загоны над каждым грошом не тряслись и жили поэтому свободно, только вот не откладывали ничего. Лишь за братом оставались еще три с половиной сотни, вторая часть их доли; из нее он давал им семь с сотни. Эти деньги еще не трогали…
Так они и жили с года на год, как и первый год. Всем на зависть.
Молодая привыкла, что знакомые замужние женщины или приятели мужа шутя предлагали отдать ей своих детей, хоть по паре. Дескать, как пойдут дети, словно из мешка, то-то забот будет… У них еще есть время детей завести.
Так минуло для них в веселии и здравии, без забот и хлопот шесть лет. В любви себе жили, нужды не знали.
Между тем умерла мать; они были на похоронах и летом изредка на день-два наведывались к родным в деревню. Жена там, правда, долго не выдерживала, всюду ей мерещилась грязь, вонь, тухлая брынза. Даже есть толком там не могла. Кому не в привычку, тот и на рождество найдет муху в капусте, хоть бы это был и перец. Отец состарился, братнина семья разрослась, да и какими-то чужими стали они друг другу, гости не очень доверяли хозяевам, думая, что с них станут просить за жилье и стол. С бо́льшей радостью навещали бы они ее родню; та была, правда, «господская», но бедная, и ездить к ним было далеко. Жили они в городе, не заботясь ни о чем и ни о ком, лишь бы перед людьми в грязь лицом не ударить да жить в свое удовольствие.