Избранное

Даже когда я сижу за этой бухгалтерской конторкой над сухими цифрами, мне нет-нет да и согреет душу капля радости. Мы не видим семьи, друга, вообще человека, перед нами проходит только имущество: земли, дома, скот, и все-таки даже у самых черствых хоть иногда просыпается в душе что-то доброе. И я радуюсь, что мы «на этот раз» помогли, сделали что-то для народа, ведь мы как-никак «народный» банк.

Вот и сейчас.

На дворе зима. Дети бедняков уже съели все запасы, с горем пополам накопленные в прошлом году. В банк потянулись просители с «хлебными» векселями на десять, двадцать, тридцать крон. И в этот понедельник пришли трое. Расскажу об одном из них.

Два или три дня назад принес вексель молодой, но изможденный, отощалый мужик и просил по нему тридцать крон. Я записал вексель в книгу и подал директору.

— Я вот тут хотел, если можно… Немного денег… На хлеб… — начал он, опасаясь, что и здесь все кончится, как и в том банке, где ему заполнили вексель. Мы узнаем эти векселя по почерку.

Строгий директор, как бы не слыша, что говорит проситель, берет вексель и придирчиво спрашивает:

— Кто вам его подписал?

— Шурин, — отвечает мужик.

— А второй?

— Двоюродный брат.

— А что у вас есть? Земля, дом?

— Я… Мы в трактире живем, и земли у нас нет.

Директор становится еще строже и думает: «Как же ты собираешься в долг брать, когда у тебя не подо что?» — и спрашивает про шурина, что есть у того.

— И у него ничего нет, на заработки ходит, — отвечает человек также простосердечно.

Директор выпрямляется на стуле и спрашивает про третьего.

— У того есть домишко.

— Где?

— На окраине, за мочилом…

«Ну да, — думает директор, — такой, что сто золотых стоит, да за двести заложен».

— Не можем мы вам дать. Возьмите поручительство у кого-нибудь с землей да с домом, — и директор пишет на векселе «нет».

— Хоть вы не откажите, кто же мне еще-то подпишет…

— Нельзя, — отвечает директор и возвращает вексель, отмечая, что выписан он в «еврейском» банке, так что наверняка он туда уже подавал, там ему ничего не дали, вот и пришел к нам. То же самое думал и бедняк, уходя из народного банка, потерянный и несчастный.

Через два-три дня он пришел опять. Я узнал его по скорбному выражению его лица, бледности, расслабленной медленной походке.

— Еще вексель? — Я делаю вид, что уже забыл его.

— Да, вот если можно…

Я усаживаю посетителя, несу вексель к столу и на ходу смотрю, кто ему его подписал. На векселе — те же самые подписи. Я отдаю вексель контролерам.

— Подойдите-ка сюда, — просителя подзывают к столику, за которым контролеров сегодня больше, как и всегда в дни выдачи ссуд.

— Ну, вот, — показывают ему, — вам же было сказано, найдите поручителя с домом и землей.

Мы все смотрим на этого человека и ждем, что он ответит директору.

— Никто мне подписать не хочет, мол, нет у меня ничего и больной я, того и гляди, помру. Но сейчас-то мне получше. Было совсем плохо, я еще и сейчас вона какой. С осени глаза болят, чуть было совсем не ослеп, из дому и то не выходил. Да ведь есть нечего, на работу пойду… Так что это жене да детям на кусок хлеба, пока заработаю… Я уж по совести отдам, по одной кроне, по две… Вы уж не принуждайте меня Христа ради идти просить… Не то ничего другого не останется, — сказал он с отчаянием и кулаком вытер с желтых обвисших усов большую, как горошина, слезу.

Мы все смолкли и пристыженно переглянулись. Директор все понял. В тишине был слышен скрежет пера. Он исправил свое собственное «нет» на «да» и приписал свое имя. А за ним молча подписались и все члены правления. Что же это? Неужели слеза? Хоть слеза эта вас… Я схватил вексель и быстро оформил оплату. Сотня вопросов к этому бедняге вертелась у меня на языке, но я так ничего и не спросил. Вместе с ним я молча радовался тому, что сегодня у его жены и детей будет кусок хлеба. К ним придут соседские ребята, с ними их мать, сосед, жена отрежет и им, и все они будут весело жевать хлеб, не зная, что он подсолен этой горькой слезой больного, несчастного мужа и отца, который с тревогой и заботой готовит сумку с инструментами и всем радостно рассказывает, что утром опять идет на конопляную фабрику, туда, где полгода назад он чуть не задохнулся и почти ослеп. Сейчас он уже немного оправился и забыл об этом. Соседка спрашивает, нельзя ли пойти на другую фабрику?

— Да ведь другой-то тут нет.

— А если опять заболеешь? — тревожится жена.

— Да нет, я уж теперь окреп, болезнь переборол… Есть-то надо, да и долг отдавать.

А директоры до самого дня выплаты будут думать о том, какой человеколюбивый поступок они тогда совершили.

Перевод О. Гуреевой.

Мастер Бечко

В нашем городишке только три человека носят бороды: учитель, сапожник и столяр. Учитель да сапожник люди не больно-то заметные, знают их лишь в городке да в окрестностях; а вот столяр прославился по всей долине, слух о нем и до жупного города дошел…

И все здешние столяры только головой покачивали: неприятно им это было.

I