Избранное

Как возникает из невесть чего
в квартире пыль, — без цели и без смысла,
и ты вдруг замечаешь, что повисло
в углу сгустившееся вещество, —

они, Бог знает из чего и как,

собрались вдруг перед твоим приходом
и были чем-то непонятным, сбродом,
и подавали с нетерпеньем знак

тебе, быть может. Может быть, другим.

И чей-то голос, как издалека,
тебя приветствовал, на плач срываясь;
и протянулась, как взаймы, рука
и спряталась, к твоей не прикасаясь.
Кто должен к ним прийти? Кто нужен им?

Обмывание трупа

Они привыкли к этому. И тьму
когда вспугнула лампа в кухне тесной,
им был безвестен этот неизвестный.
И стали шею мыть они ему,

как полагалось, и о чем попало

болтали за мытьем. Одна, в чепце,
как раз тогда, когда она держала
сырую губку на его лице,

чихнула громко. И остолбенела

вторая мойщица. И капли каждой
был слышен стук, его рука белела
и, скрюченная, настоять хотела,
что он теперь уже не мучим жаждой.

Он настоял. И обе засмущались

и, робко кашлянув, без промедленья
взялись за дело так, что заметались
по стенам их изломанные тени,

как ненароком пойманные в трал, —

и справились с работой окаянной.
Ночь за окном неумолимо странной
была. И возлежал он, безымянный,
опрятный, чистый, — и повелевал.

Одна из старух

Париж

К ночи (вспомни сам) они стоят,

строят глазки и свою улыбку,
скроенную точно из заплат,
расточают, впасть боясь в ошибку.

И в барак, обшарпанный и длинный,

жаждут заманить скорей
шляпкой, и помятой пелериной,
и паршой загадочной своей.

Теребят, утаивая скуку,

чтобы незаметней как-нибудь
вдруг твою растерянную руку
взять и, как в газету, завернуть.

Слепой

Париж

Видишь, город рассекает он,

город, с ним играющий в пятнашки;
темной трещинкой по белой чашке
он проходит. И запечатлен

сонм вещей, как на листе бумаги,

на пустых невидящих зрачках.
Он идет чутьем, при каждом шаге
ловит мир в отрывистых щелчках:

угол, камень, пустота, забор —

выжидает, скрыть не в силах муку:
и, решившись, поднимает руку,
с городом скрепляя договор.

Увядшая

Легко, после смерти как будто,
носит перчатки она и платок.
Шарм девического уюта
из комода давно утек;

ей свою потерянность жалко,

осталась совсем одна
(чья-то родственница, приживалка?),
задумчиво бродит она

по комнате боязливой,

прибирает ее и блюдет,
словно в давней поре счастливой
она и поныне живет.

Ужин