Избранное

Эти кольца, броши и браслеты
на миру своя судьба ждала.
И как знать, добра она иль зла?
Взаперти, в ларце, они — предметы,
вещи, что он выковал; была
и корона для него — предмет,
что дрожал при ковке постепенной;
мрачный, он трудился, чтобы свет
засиял в нем — камень драгоценный.

Блеск в глазах у кузнеца суровый,

схож с всегдашним ледяным питьем,
но когда стоял венец готовый
(золотой, многокаратный, чудный)
и когда казалось, что тайком
кончиками пальцев жил он в нем
к радости, как будто обоюдной, —

на колени перед ним он пал,

жалкий, плачущий, порабощенный,
и рубин, чужой, коронный,
молча кузнецу внимал,
будто перед ним вассал,
и, монаршьей властью облеченный,
сверху на него взирал.

Золото

Нет его, представь: тогда оно бы
все равно в горах возникло или
в реках, выйдя из темной утробы
самовольно, подчиняясь силе,

в нем перебродившей, и рудою

избранной себя вообразило.
И Мероя, словно злая сила,
прячась, уводила за собою

долгими опасными путями

за небесный край и за земной;
и предсказанное встарь отцами,
злобные и сломленные сами,
приносили сыновья домой;

где оно владетелей своих

добивало, уплывая прочь, — и
принималось за других.
Говорят, оно встает средь ночи
и с небес глядит на них.

Столпник

Схватка шла над ним —людей и ратей:
кто был прав? Достоин кто проклятий?
И, растерян, смят и обречен,
бесконечных бедствий соглядатай,
на высокий столб взобрался он,

ибо тот себя лишь возносил.

Одинокий, над толпой постылой
слабость и бессилье перед силой
он с хвалой Господней согласил;

время шло; и, наконец, Другой

в нем великим стал под небосклоном.
Пастухам, крестьянам, плотогонам
куклой виделся смешной

он, кричащий в небо, что являлось

в тучах и в мерцании светил;
он вопил, и каждому казалось:
лишь ему он с высоты вопил.
Только он не уследил,

как толпа росла за валом вал,

в натиске противоборств и стонов,
и что снизу блеск державных тронов
до него не достигал.

Но когда он с гордой высоты,

одинокий, проклятый, отчаясь,
ежедневно демонов с колонны
стряхивал в нечеловечьих вскриках,
в бархат и открытые короны,
неостановимо размножаясь,
падали из ран его великих
черви страха и тщеты.

Мария Египетская

Как давно она от ласк остыла
и одна за Иордан ушла
и, отъединенна, как могила,
сердце выпить вечности дала,

от всего, что тлен и суета,

отреклась, величьем поражая, —
и теперь, как нагота людская
и как кость слоновая, желта,

растянулась на сухой костери.

Лев рычал вблизи, гонимый гладом,
и позвал старик на помощь зверя,
чтобы схоронить ее скорей

посреди пустыни и корней.

Старый лев сидел с могилой рядом,
камень, точно герб, держа над ней.

Распятие