Избранное

— Я спрашиваю: кто вытирал пыль? — Вестовой! Вестовой!

Разом вскочили и Кохн, и капрал Ягалчец, и ротный фельдфебель Видек и заорали во весь голос: — Ве-сто-вой!

Вошел скелет — дважды раненный чахоточный солдат, инвалид, оставшийся на сверхсрочной венгерской королевской службе, свинья и обезьяна Фране.

— А? Так это ты, свинья? Иди-ка сюда! Иди, иди! — поманил его пальцем господин капитан. — Ну-ка, посмотри сюда! Посмотри! Что это такое? — Капитан схватил вестового за ухо и, крутя ухо пальцами, ткнул инвалида лицом в зеленое сукно стола.

— Что? Что? Что? — шипит Раткович; лицо его искажено безумной гримасой. — Что, что, что? — кричит он и водит черепом скелета по столу. — Сюда смотри, сюда, чисто теперь? А? Чисто?

Чахоточный вестовой Фране зашелся в кашле, и капитан брезгливо оттолкнул его; шатаясь, солдат добрел до дверей и там с шумом рухнул на дощатый пол.

— Пошел прочь, не то живым отсюда не уйдешь! Вон отсюда!.. Итак, начнем! Кохн, что там еще?

Кохн приближается с пачкой бумаг; держится он важно, как заправский секретарь, над которым веет святой дух извечной бюрократии; вот он кладет перед капитаном первую бумагу, требующую резолюции.

— Что здесь такое, Кохн?

— Просьба Марии Петанек из Нижних Ключец. Мужа ее домобрана Фране…

— Дальше, — пальцем отшвыривает капитан прошение Марии Петанек.

— Девять детишек… на две ночи, господин капитан, осмелюсь доложить, — отважился продолжить Кохн.

— Ерунда! Какое мне дело! Вранье! Врут! Все враки! Перестаньте городить ерунду, Кохн! Дальше. — Капитан Раткович взял прошение жены домобрана Фране Петанека, разорвал его сначала на две, затем на четыре части и бросил на пол.

— Вы пьете мою кровь, Кохн! Дальше!

— Прошение рудокопа Птичека из Горне Реке, просит выдать ему направление в батальон на демобилизацию.

— Дальше.

— Господин капитан, на заявлении Птичека есть резолюция горного управления. Он — горняк, осмелюсь доложить.

— А какое мне дело до вашего паршивого горного управления. Эта свинья не в маршевой?

— Нет, господин капитан, осмелюсь доложить, нет!

— Все равно! Дальше! Нет, так не будет! Как же! Я завтра пойду на фронт, а господин рудокоп Птичек — домой! Довольно об этом, дальше…

— Заявление Францекович Катицы…

— Кохн! Вы получите по физиономии! Вы что, смеетесь надо мной сегодня? Черт вас побери! Вы бестолковее моей кобылы… Она бы уж, наверно, поняла, что я и слышать не хочу ни о каких прошениях! Что вы суете их на стол! Пусть пишут папе римскому… А какой черт здесь смердит? Дьявольская вонь… — вскипел капитан, нюхая воздух.

И правда! Канцеляристы давно уже чувствовали зловоние. Но поскольку все были простужены, да и аристократов среди них не было, они не придавали этому особого значения, воздух же в помещении никогда не отличался свежестью.

— Воняет, воняет… Господи, а когда здесь не воняло, — пожимали писаря плечами и на этом успокаивались. Но теперь, когда их ощущения были подтверждены шефом, все, как собаки, начали принюхиваться к шкафам, плевательницам, углам, однако ничего не обнаружили.

— Откройте окно, — приказал капитан и сунулся в свой стол за сигаретой, чтобы хоть дымом несколько заглушить вонь.

— О-хо-хо! Что такое? — изумился господин капитан, нагнувшись над столом и вертя в руках ключ, который не желал входить в замочную скважину. — Ключ в порядке! В замке что-то твердое! Кругом царапины…

Все сгрудились вокруг стола. Замок расшатан, и вокруг замочной скважины на стенке ящика ясно видны царапины.

— Кто-то взломал ящик, — заявил Видек, специалист по этой части, и начал осмотр. Раньше он был тюремщиком королевской судебной палаты. Видек знает, что значит взломать ящик стола. Несколько раз он ударяет ладонью по столу и затем с силой дергает ящик… Ну и картина открылась!

Струя кислого, гнилого смрада ударила в нос канцеляристам; все вздрогнули при виде того, что творилось в ящике. Коробки от сигарет, карандаши, ручки, бумаги — все заплевано и загажено. Деревянная шкатулка, в которой Раткович держал доходы от парикмахерской, открыта и пуста. Деньги украдены, все заплевано, негодяй умудрился нагадить прямо в ящик; вот откуда шло это страшное зловоние!

— Тьфу, — плюнул в ящик и сам капитан. — Тьфу! Тащите вон, — тихо выронил он и едва не заплакал, как ребенок. Безмолвно глядел ротный перед собой, чувствуя, что удар пришелся в самое сердце.

— Кохн! Разве сегодня вы не здесь спали? (Кохну положено спать в канцелярии, но обычно он ночует у своей девочки. Сейчас лгать бессмысленно…)

— Нет, господин капитан, осмелюсь доложить!

— А кто разрешил вам отлучаться? — Последние три слова Раткович прорычал так, что их услышали и повара на кухне, и бабы у забора, и выстроившиеся во дворе домобраны; в страхе все навострили уши, точно стадо, уловившее отдаленное громыхание грома.

— Слыхал, как ревет, олух чертов! Слыхал, как ревет? — пополз шепот по классам и коридорам, от нужника до караульной будки.

— Никто, господин капитан, — в ужасе пролепетал Кохн.