Избранное

— Никто! Разумеется, никто! Нарушить распоряжение?! Вы так же виноваты, как и этот негодяй! Все вы мошенники и негодяи! Всю роту перевешаю! А вас первого, Кохн! Понятно? Мать вашу… Погодите! Я вам всем покажу! Видек! Видек! Тревогу! Тревогу! Немедленно тревогу! Роту в ружье! Тревогу! Я вам покажу, сволочуги проклятые! Револьвер! Где мой револьвер? Кохн! Видек! Где револьвер? Перестреляю всех, как собак! Тревогу! Тревогу!

Раздался сигнал тревоги.

Есть в звуках этого сигнала что-то порождающее в душе человека паническое чувство, подобное тому, которое вызывает пожарный колокол, когда из уст в уста летит слово «огонь», взмываются языки пламени и сердца загорцев сжимает ужас перед стихией, перед тайнами мироздания.

В помещениях роты стоял густой, вонючий туман; загорцы курили трубки и сигареты, чистили обувь и одежду; печать глубокого уныния лежала на лицах крестьян, готовящихся к смерти и, казалось, даже на соломенных тюфяках, брошенных на грязный паркет.

Люди много смеются, рассказывают небылицы, чистят казенное сукно, пришивают пуговицы, грызут сыр, но видно, что им не до щеток, не до табака, не до сыра…

Что-то надо делать, чтобы не думать, не видеть, как все это смахивает на подготовку к похоронам. И вот появляются баклажки с даром божьим. Хоть песен не слышно, в классах стоит гул, солдаты раскраснелись. Тревога застала врасплох. Кто-то выплюнул табак — нажевал его полный рот, кто-то подтянул штаны… засуетился народ по всей бывшей начальной школе, от подвала до чердака все пришло в движение. Затягивают ремни, взваливают на спины рюкзаки, вскидывают винтовки — словом, натягивают ярмо: тревога, в ружье, тревога!

А наверху, в ротной канцелярии, переполох, будто посреди учительской разорвалась граната.

— Кохн! Полицию! Вызвать полицию! Собак! В полиции есть собаки! Они найдут виновника! Кохн! Полицию! Видек, постовых сюда! Хочу посмотреть на них! Ягалчец, звоните в батальон! Дайте телеграмму! Кохн! Револьвер! Что, эта скотина еще здесь? Сволочи! Писаря! Видек! Кохн! — бушует Раткович.

Побежали за постовыми, но тотчас вернулись с сообщением, что постовые арестованы господином поручиком Райнером.

— Что́? Безмозглый пекарь арестовал постовых? Какая обезьяна дала ему право? Да я от этого пекаря мокрого места не оставлю!

(В действующей армии к резервистам относятся с нескрываемым презрением. Резервный офицер, натяни он на себя хоть сто мундиров, останется тем, кем был на гражданской службе: фискалом, писарем, чиновником! Фи! А в особенности эти, из народного ополчения, добровольцы, пришедшие в армию в дни, когда по городу горланили патриотическую песню «Идут, идут», призывающую к последней священной войне за императора Франца-Иосифа; офицер-доброволец — это псевдоофицер, это объект для плевка; кем он, черт возьми, был на гражданке? Даже не учителем! Маляр, кондитер, черт бы его побрал, сволочь!)

— Ха! Райнер! Сто чертей! Кто приказал вам арестовать караульных?

— Господин капитан, осмелюсь доложить, я дал приказ арестовать капрала Коса, так как он лапал баб, а когда они начали реветь, приказал их избить!

— Кто вам дал приказ взять под арест караульных, я вас об этом спрашиваю! Вы понимаете, какую глупость вы учинили?

— Господин капитан, я приказал взять под арест капрала Коса, так как он прикладом…

— Что прикладом? Да я сам вас прикладом по башке вашей пекарской!..

— Господин капитан…

— Молчать!..

— Но вмешались гражданские власти…

— На кой черт мне ваши гражданские власти. Вам они нужны, а мне — нет! Какой вы офицер! Как стоите перед ротным командиром? Что, порядка не знаете? Смирно! Вы не в балагане!

— Господин капитан, я не в балагане, — оскорбился Райнер. — Я добровольцем пришел в армию, у меня орден, я домовладелец, член городской управы.

— Вы никто и ничто, понятно? Были ничем, ничем и останетесь! Понятно?

Кровь бросилась в голову пекаря и домовладельца Райнера — все происходило в коридоре на глазах солдат — он невольно схватился за эфес сабли, и жест этот распалил Ратковича, как быка красная тряпка.

— Что, может, на дуэль меня вызовете? Ха-ха! Как же, стану я драться со вшивым пекарем! Вон! Засеку на месте!

— Господин капитан, осмелюсь доложить, постовые — пять солдат и унтер-офицер построены — дерзко вмешался Кохн из-за спины капитана. В дверях стояли остатки караульной команды, начальника которой арестовал Райнер.

— А, постовые? Где они, проклятые? — в порыве ярости Раткович набросился на постовых, бросив уничтоженного Райнера посреди коридора. — Так это вы, сволочи? Так-то вы несете службу? Что это такое? А ну, поглядите, сукины дети. — И он ткнул ногой в злосчастный ящик, стоящий у стены… — Видели? Суньте-ка туда носы! Воры и негодяи залезают в ротную канцелярию, а вы где-то караулите, свиньи вонючие! Дрыхли всю ночь? Погодите! Я вам покажу! Кохн! Вы поняли? Эти свиньи будут стоять в карауле еще сорок восемь часов! Падаль вонючая, мошенники! Сорок восемь часов, пока не подохнут…

— Господин капитан, осмелюсь доложить, маршевая рота построена, — бодро отрапортовал ротному фельдфебель Видек.