Читаем Избранное полностью

Это было во второй половине дня, когда Кралевич побывал в морге, чтобы взглянуть на повесившуюся Марту Кляйнмайер. На следующий день барышню хоронили; шел дождь. А потом, спустя некоторое время, в комнату барышни в подвале вселился горбатый старичок портной; фортепьяно старуха продала. Кралевич сам видел, как грузчики несли его на подводу. Все это произошло пять или шесть недель тому назад. Следовательно, невозможно сейчас слышать звуки фортепьяно из подвала! Это нервы! Они натянуты: его слишком взволновали сегодня затонувшие корабли (восемьсот лошадей утонуло сегодня утром на подорванном судне около Корфу!). Все от этого!

— Но нет! Ему не чудится! Это звуки из подвала! Конечно же, играет барышня! Это она берет аккорды в полуночной тишине! Разве она не раздавлена окончательно? Неужели еще жива? Что за вздор?

Кралевич громко разговаривает сам с собой и возбужденно ходит по комнате. Свеча мигает, чадит сырой фитиль, пискливо скулит и потрескивает, плывут синеватые круги над огненной оранжевой короной; снизу же, из темной глубины, несутся дрожащие звуки разбитого пианино повесившейся барышни.

На третьем этаже, под Кралевичем, раздаются голоса. Отвратительный дом, в котором живет Кралевич, построен в прошлом столетии, это один из первых четырехэтажных домов города; тогда домовладельцы еще не гнались за тридцатипроцентным барышом, но и он построен жмотами: кажется, что стены не из кирпича, а из картона — отовсюду ясно и отчетливо слышатся голоса. Все бормочет вокруг Кралевича. На минуту голоса затихают, потом снова гудят.

— Это ссорятся Вркляновы.

Вркляновы беспрерывно грызутся, как кровожадные шакалы. Это беспокойная орда, инстинкты которой необычайно жестоки, как у всех несчастных, оторванных от родных мест крестьян; в первом поколении они еще не обжились в городе и осуждены изнывать в тесных рамках городского быта. Приходят крестьяне в наш город и становятся подметальщиками, посыльными, сторожами, прислугой; уже десятилетиями приходят они в наш город и становятся письмоводителями, советниками; но становятся ли они почтальонами или ветеринарами, характерными их чертами остаются кровожадная, звериная прожорливость и тоска по земле, которая гложет их в повседневных волнениях беспокойной городской жизни. Приходят в город и такие, что отбыли положенные двенадцать лет действительной службы в каком-нибудь провинциальном полку; они становятся писарями, канцеляристами, чиновниками. Тома можно написать об этих оторвавшихся от земли людях, нахлынувших в город, в столицу «королевства», за последние три-четыре десятилетия. Приткнулись эти выходцы из села в городе, живут, как самая настоящая «интеллигенция»; так называемые горожане, томятся они за мизерную плату по учреждениям и конторам. К числу таких пришельцев, которые в свое время приплелись в хорватскую столицу пешком с военными документами в кармане, принадлежит и Врклян, глава семейства, живущего в одном доме с журналистом Кралевичем. Пришел Врклян в Загреб, женился на какой-то холерической официантке, наплодил кучу детей, и теперь живут они в двух комнатах и грызутся, как звери в клетке. Нравы их необычайно примитивны и свирепы, и когда у Вркляновых начинается ссора, то бушует она целый день, как стихия. Иногда дело доходит и до таких жестоких драк, что у Кралевича окна дрожат, как во время грозы, и качается подсвечник. Вркляновы занимают две комнаты: в одной из них спит дедушка-паралитик, шаркающий своими изношенными башмаками, и четверо детей. Старшая — конторщица, несчастная девушка, библейский тип, может быть, одно из самых несчастных созданий в нашем городе. Был у нее парень. Погиб на войне. Был второй — тоже погиб на войне. Третий умер от чахотки. Эти три связи окончательно испортили ее отношения с матерью (искушенной в любовных делах), и мамаша, которая и раньше не питала к дочери теплых чувств, начала грубо, по-мужицки, бить девушку, в сущности ни в чем не повинную. Однажды после такого домашнего скандала девушка убежала из дому, сломала ногу и теперь ходит с костылем. Нашла она себе и четвертого парня. Поехала как-то с ним на прогулку в Подсусед, а там попал ей в глаз раскаленный уголек, обжег роговицу, и она окривела, потеряла службу и вынуждена сидеть на шее матери. Это старшая из детей Вркляна и любимица отца. Все остальные в семье ее ненавидят, а братья даже бьют. Два средних мальчика провалились в гимназии, не смогли продолжать образование и сейчас в ученье: один — в книжном магазине, другой — в лавке мелочного товара и плетеных изделий; оба — велосипедисты, члены спортивных обществ «Колесо» и «Тетерев». Самый же младший ребенок — кретин, с неестественно большой, отечной головой. Врклянова хочет любой ценой освободиться от этого глухонемого кретина, так как он не велосипедист и нет никакой надежды, что когда-нибудь станет членом клуба велосипедистов. Врклянова — глава и верховный арбитр этого зверинца: в семье все подчиняются ей беспрекословно, как беспомощные кролики удаву.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»
Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»

Работа над пьесой и спектаклем «Список благодеяний» Ю. Олеши и Вс. Мейерхольда пришлась на годы «великого перелома» (1929–1931). В книге рассказана история замысла Олеши и многочисленные цензурные приключения вещи, в результате которых смысл пьесы существенно изменился. Важнейшую часть книги составляют обнаруженные в архиве Олеши черновые варианты и ранняя редакция «Списка» (первоначально «Исповедь»), а также уникальные материалы архива Мейерхольда, дающие возможность оценить новаторство его режиссерской технологии. Публикуются также стенограммы общественных диспутов вокруг «Списка благодеяний», накал которых сравним со спорами в связи с «Днями Турбиных» М. А. Булгакова во МХАТе. Совместная работа двух замечательных художников позволяет автору коснуться ряда центральных мировоззренческих вопросов российской интеллигенции на рубеже эпох.

Виолетта Владимировна Гудкова

Критика / Научная литература / Стихи и поэзия / Документальное / Драматургия