Избранное

Теперь, когда в комнате находились только трое, Джо ощущал себя словно в пустом концертном зале.

Веселье и смех давно ускользнули вниз по течению, и оставили призрачно пустые плетёные формы напоминаниями о других мирах и других эпохах, забытых повсюду и сохранившихся только в сердцах этих двух крошечных древних женщин.

Большая Белль нашла своё вязанье и со скрипом устроилась под портретом Екатерины Великой. Маленькая Элис, склонив голову под портретом Клеопатры, задумчиво кивнула, глухая тетеря, а звук скрипа нёсся над водами. Джо улыбнулся обоим хозяйкам и посмотрел через открытые французские двери на ночную реку.

* * *

— Ты ушиб ухо, — мрачно сказала Белль. — Пытался услышать что-то сквозь замочную скважину?

— Примерно так, — ответил Джо.

Белль продолжила его рассматривать.

— Ты напоминаешь мне дядю Джорджа, — объявила она внезапно. — Он носил короткую бороду и рубашку без воротника, и частенько у него на голове была импровизированная повязка. У него были такие же цвет волос и телосложение, и он был примерно твоего возраста, когда отправился свататься к русалке.

«Господи, — подумал Джо. — Держу пари, он проиграл семейное состояние, баловался с несовершеннолетними и допился до смерти. Но нравился сёстрам дядя Джордж или нет?»

Белла серьёзно на него смотрела.

«О, Боже, помоги, — подумал Джо, — проклятие дяди Джорджа на мне. Может быть, этот распутник ласкал своих прелестных юных племянниц? Или наоборот, дружески улыбался им, проходя по мрачным коридорам родового гнезда, прежде чем запереться в своём кабинете и разжечь спиртовку, чтобы бормотать там над Парацельсом и бренчать мензурками, изобретая водку? А может быть, изначально дядюшка был респектабельным джентльменом, и только на исходе своих дней вырвался в ночь, чтобы нападать на девушек в деревенских избах? До того, как украл фамильные драгоценности и сбежал на поезде… из Петербурга в Ниццу, чтобы там, на пару с Достоевским, в припадке пьяной истерии всё проиграть?»

«Ну я и нахуевертил!» — подумал Эдвард Уитмор, поправляя копирку между листами папируса с водяными знаками Шушенской птицефабрики.

Лицо Белль смягчилось.

— Бедняжка пил до изумления, но мы всегда его очень любили, — сказала она, словно читая мысли Джо.

— Трижды ура негодяю! — у Джо отлегло от сердца. «Он пил, но разве не все широкие душой русские пили или любили до изнеможения? Конечно, они бедняжки; и мы очень их любим».

Джо улыбнулся.

— Красивый у вас клавесин. На нём вы играете, Белль?

— О нет, это инструмент Алисы. Мой — тот маленький, что лежит на клавесине. Это что-то вроде старомодного фагота — bassoon.

— Известен как a piccolo faggotina — педик (faggot) Пикколо, — весело крикнула Элис. — Белль и её педик.

В старые времена говорить такое было не принято. Белль, однако, это не останавливало. И, заметьте, то, как она произносила «название инструмента» выходя в салон к гостям, нельзя было истолковать превратно. Правда-правда.

Маленькая Элис тряхнула кудрями.

— Тебе нравятся пастушки? — она поманила Джо.

Большая Белль, изучая вязание, повела носом.

— И как бедняга должен понимать это, Элис?

Моя сестра, — крикнула она Джо, — имеет в виду фарфоровые фигурки на столе рядом с собой.

Джо подошёл посмотреть. Покрутил фигурки в руках, одной залюбовался.

— Ах! — Воскликнула маленькая Элис, теребя угол шали. — Это пасхальный подарок от одного сербского принца.

— Подарок на день рождения, — поправила Белль. — И вряд ли он был принцем.

Маленькая Элис вздёрнула подбородок и мило улыбнулась Джо, поправляя сохранившиеся кудри волос.

— Белль у нас вреднючка, но ничего не может с этим поделать.

Маленькая Элис ласково посмотрела на сестру.

— Развязывай общение с Джинном, дорогая. Ты знаешь, что сказал доктор.

— Сменим доктора[209], — решительно провозгласила Большая Белль, и маленькая Элис вздохнула, прежде чем продолжить:

— Возможно, этот фарфор и был подарком на мой день рождения, но я до сих пор, как будто это было вчера, помню сербского принца. Его старший брат проиграл семейное состояние, замки, поместья и всё остальное, а затем улизнул в Ниццу, где жил в позоре и в арендованной чердачной каморке, время от времени пристраивая в местные газеты статьи о балканских интригах. Дмитрию пришлось пойти работать на Каирскую биржу, но он никогда не держал зла на своего старшего брата. Кажду весну он ездил в Ниццу, чтобы расплатиться с кредиторами брата. Дмитрий хотел бы дать ему денег, но знал, что он их просто проиграет. Однажды тёмной зимней ночью старший брат Дмитрия умер от чахотки, оставив записку, в которой говорилось: «Прости меня, младший». Дмитрий плакал, но на самом деле для всех это было благословение.

— Брат Дмитрия умер в день летнего солнцестояния, — заявила Большая Белль. — Попал под коня, когда с зашоренными глазами преследовал по людной улице задницу молодого французского морячка. Что касается Дмитрия, то он не был аристократом. Он раскрутился, начав в 1849 с кафе на перекрёстке — «Пирей».