Избранное

Беда Улдзиймы заключалась в том, что она никак не могла осознать простую вещь: она расцвела и превратилась в прекрасный цветок, мимо которого без восторга невозможно было пройти.

Как к яркому цветку летят бабочки, чтобы насладиться его нектаром, так и Базаржав стремился к Улдзийме.

После праздника урса из уст в уста, от айла к айлу стали передавать: «Дочь Цокзола, говорят, выходит замуж за Базаржава… Улдзийма, сказывают, не будет дальше учиться и выходит замуж… Базаржав как будто уже живет у Цокзола и готовится к свадьбе…»

Улдзийма, когда впервые услышала об этом, от стыда несколько дней не могла смотреть людям в глаза.

…Табун уже достиг озера, лошади вошли в воду. Вспугнутые утки с шумом перелетели на другой берег, а пара турпанов высоко взмыла вверх и с криком «гааг-гааг» покинула озеро.

Улдзийма разнуздала своего скакуна и тоже подвела его к воде, чтобы напоить. Солнце уже опустилось на гребень хребта, его лучи скользнули по ослепительно сверкнувшей глади озера, коснувшись верхушек и стеблей камыша, густо росших у берега.

Табун, фыркая, растянулся цепочкой, как стадо коров, и медленно направился на восток. Улдзийма, любуясь представшей перед ней картиной, все еще стояла на берегу.

Ее конь наконец-то поднял голову и отряхнулся, словно хотел сбросить усталость. Улдзийма окликнула лошадей, но они не остановились. Не дав потуже подтянуть подпруги, скакун ее потянулся за табуном. Улдзийма снова крикнула и, на ходу вскочив в седло, поскакала вдоль берега. И вдруг она заметила, как какой-то всадник бросился наперерез к ее лошадям и, размахивая кнутом, стал гнать их обратно.

«Кто бы это мог быть?» — подумала она, отпуская поводья. Скакун резво взял с места и в один миг примчал ее к табуну.

— Ну и отчаянная же ты! Земля ведь твердая, — улыбаясь, встретил ее Базаржав.

Улдзийма стыдливо улыбнулась в ответ, поправила полы дэли, раскрывшиеся во время скачки, и посмотрела на Базаржава, но взглянуть ему прямо в лицо все-таки не решилась. Опустив взгляд, она молчала — ею овладел не то страх, не то радость.

Базаржав тоже не находил, что сказать, и ерзал в седле. Затем буркнул:

— Ваши… Это… — Он кашлянул и наконец нашелся: — Отец твой дома?

— Дома. За верблюдами отправился! Мы собрались откочевывать, — ответила Улдзийма.

— Да? И куда же?

— В Хангийн-Хундуй, наверно…

— Все, похоже, туда собрались… Два-три айла я там уже заметил, — сообщил Базаржав.

Сердце у него в груди трепетало. Ему хотелось так много сказать, но он ничего не мог поделать с собой — язык как отнялся. И он молчал, хотя во всей округе трудно было сыскать более словоохотливого человека, чем он.

Они молча следовали за табуном и вскоре достигли южного склона Номгона. Ехали рядом, то коленом, то стременем задевая друг друга. Можно было, конечно, и разъехаться, но они, словно привязанные, держались рядышком. Улдзийма так и не взглянула Базаржаву в лицо, хотя успела заметить его новые кожаные сапоги, загрязнившийся коричневый дэли. Грива его вороного скакуна была аккуратно подстрижена, каждое его движение говорило о том, что хозяин успел уже хорошо его объездить.

Улдзийме казалось, что Базаржав смотрит на нее, и поэтому она, боясь встретиться с ним взглядом, не решалась поднять глаза. Солнце уже село. Пора было оставить табун и возвращаться домой, но они все продолжали гнать его вперед. Лошади уже прошли весь склон и повернули направо. И тут Улдзийма, словно опомнившись, остановила коня.

— Ну хватит… И так слишком далеко угнали… Мне пора уже возвращаться.

Базаржав, придержав коня, вздохнул, потом посмотрел на закат и произнес:

— Можно мне немного проводить тебя?

— Зачем? — испуганно спросила Улдзийма.

— Да просто так! Проедем немного вместе… Хорошо с тобой…

— А что тут хорошего?

— С тобой, говорю, быть хорошо!

— Не обманывай.

— Истинную правду говорю!

Они оставили табун и повернули на восток. Скакун Улдзиймы сначала никак не хотел расставаться с табуном, но затем все же нехотя поплелся за лошадью Базаржава. Сначала они ехали шагом, потом рысью и, наконец перейдя на галоп, не заметили, как оказались у айла Улдзиймы.

— Пора и мне домой… — с грустью вымолвил Базаржав.

Улдзийме было неловко, что она припозднилась, и, решив, что так будет легче оправдаться перед родителями, она пригласила его:

— Между прочим, наша юрта для гостей всегда открыта.

— Конечно! Я сам давно знаю о вашем гостеприимстве, но дело вовсе не в этом: побаиваюсь я твоего отца… Так что мне пора, — снова с грустью проговорил Базаржав и, повернув коня, тут же ускакал.

Улдзийма некоторое время смотрела ему вслед, потом тяжело вздохнула. Базаржав летел в сторону заката, над степью еле слышно разнеслась его печальная песня. Улдзийму тоже охватила грусть, и сердце ее сжалось.

Любовь! Без сомнения, она! Всем своим существом девушка почувствовала невыносимое одиночество, ей захотелось улететь за Базаржавом. Нехотя повернула она коня и подъехала к своей юрте.

Утром айл Цокзола собрался в путь. Небо, еще ночью чистое и усыпанное звездами, обмануло: начал накрапывать мелкий дождь. Но Цокзол сборов не отменил.