Избранное

— Нет, это нехорошо. Жизнь не может состоять из одних удовольствий. Значит, более ловкие будут иметь слишком много удовольствий, более честные — вовсе не иметь их, то есть опять выйдет несправедливость.

— …К которой ты и зовешь людей, — робко вставил бы Христос.

— Я?! Опомнись, Иисусе… Я всегда звал к правде и справедливости.

— …И разрушал веру, — снова прервал Христос.

— Да. Я против такой веры, которая хоть на йоту допускает компромисс, ложь, колдовство, называемое таинством. А главное, что при помощи этой так называемой православной (тоже и католической и мусульманской) веры меньшинство угнетает большинство. Почему бы богатому и не построить храм, если этот храм поможет ему извлечь еще больше денег? Ты создал мудрое учение — христианство, но злые люди в выгодных себе целях исказили его, сделали мертвым. И теперь в храмах твоих продают вино и хлеб и уверяют, что это твое тело и твоя кровь. Безумцы!..

— Но я неповинен в этом, — возразил бы Христос.

— Видишь ли, я думал об этом, виновен ли ты? Ведь все, в сущности, определяется конечным результатом, а не благими намерениями. Замыслено было чудно. Но… учение твое не избавило людей от страданий, быть может, увеличило их… Если б ты знал, что творится твоим именем! Пастыри благословляют войны и просто убийства. И палачам хорошо платят. Ведь это ужасно?! Что ты молчишь! Ты осуждаешь меня?

— Нет. Я никого никогда не судил.

— Судил! Ты выгнал из храма торговцев, ты осудил богачей… За это они и казнили тебя, а виселицу, на которой ты был распят, крест, слабые люди сделали символом веры. Нынешние «последователи» твои уже ни во что не верят — ни в бога, ни в черта, но считают, что нужно держать народ в невежестве.

— Зачем же они это делают? — в недоумении спросил бы Христос.

— Ради денег! А деньги дают мирские блага — вино, женщин, власть, роскошь — то, что жаждут они. Я бы согласился платить им больше, содержать их в самой безумной роскоши, лишь бы они не обманывали людей. Но они иначе не могут.

— Все-таки мир изменился к лучшему. В мои времена они б тебя тоже распяли.

— Пожалуй, они бы и сейчас распяли меня, но я в молодости имел слабость и написал ради славы несерьезные книжки для бездумного чтения, довольно толстые. И не то важное, главное, что говорю и пишу я сейчас, а эти бесполезные книжки почему-то нравятся большинству людей, а то меньшинство, которому, быть может, и не нравятся, все равно делает вид, что в восторге.

— О чем эти книжки?

— О войне и мире, об одной пустой женщине и ее любви, но не бескорыстной любви к ближнему, которую проповедовал ты, а греховной, плотской любви к молодому красавцу.

— Не читая, сожалею. Но если книжки эти нравятся большинству людей на земле, значит, они вызывают добрые чувства.

— Забава. Одна забава! Не вижу в них ничего серьезного. Сейчас они служат ту службу, что я знаменит и меня боятся распять. Но они распинают моих друзей, единомышленников.

— На крестах? И вбивают им гвозди в ладони?

— Нет… Нравственно… Моего помощника, очень милого молодого человека Николая Николаевича недавно жандармы увезли в ссылку и подвергают нравственному страданию. Что такое физическая боль по сравнению с нравственной?

— О, не говори так!.. Когда тебе в живую плоть, в твои ладони вбивают гвозди — это ужасно. Я рыдал и молил бога, чтобы он избавил меня от мучений, но…

— Но бог-отец не пожелал избавить своего сына от мучений. Жестокий бог!

Христос склонил бы голову, ему нечем было бы возразить. Но Толстому было мало этого. Он продолжал:

— А что сто́ит нелепая выдумка о рае с архангелами и грешниками в аду — в котлах и на сковородах? «Утешайтесь, люди!» Жалкий обман. А между тем этот мир — не шутка, не юдоль испытания только для перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, разнообразен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для всех, которые после нас будут жить в нем. Поэтому я и восстал…

— Ты сказал или обмолвился о нашей жизни как о средстве для перехода в мир иной. Значит?..

— Нет. И ты это знаешь! Жизнь твоя описана твоими апостолами, но нет ни одной фразы, где бы ты говорил о своем воскресении… Нет! Я много раз перечитывал Евангелие и даже изучил для этого иудейский и древнегреческий языки, чтобы читать в первоисточниках.

— Почему же? Я говорил иудеям о храме: «Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его». Я имел в виду храм тела своего, а не каменное здание.