Избранное

Фюрге наконец понимает, в чем дело, ведь она уже не раз получала взбучку за то, что гоняла овец без всякого смысла; круто забрав влево, она мчится со всех ног, чтобы обогнать глупых овец, у которых хватило смелости нарушить запрет, а вот обождать ее — не хватает.

Наконец маневр удался — Фюрге уже перед головной группой. Язык у нее вывалился, она сама не своя, но цель достигнута — трусливые овцы уже бегут назад.

Мишка между тем все орет и машет посохом — теперь уже в направлении колодца на овечьем пастбище, куда нужно собрать разбредшуюся отару, но Фюрге, очутившись на своем месте позади стада, уже ничего не видит и не слышит, она гонит животных изо всех сил обратно к насыпи, и это вторая ее ошибка — ведь ей очень хочется пригнать овец к своему хозяину, с гордостью от сознания выполненного долга, помахивая хвостом: «Видишь, дорогой хозяин, это сделала я! Пригнала тебе всю огромную отару вместе с круторогими вожаками, спесиво задирающими свои головы; да, это сделала я, маленькая черная собачонка, презренный маленький пес, это я повергла их к твоим стопам, мой хозяин…»

Все обошлось бы, если бы так гласил хозяйский приказ; именно таким он часто бывает, например, когда нужно доить маток или считать поголовье. Либо лечить чесоточных и охромевших; ведь, для того чтобы достать и вытащить крючком посоха ту или другую заболевшую овечку, всех их нужно сбить в плотную кучу у его ног, не давая возможности ни скакать, ни прыгать; но сейчас, когда речь идет лишь о том, чтобы повернуть стадо на водопой, этого делать не следовало. К сожалению, Фюрге все это сейчас невдомек, она вне себя от ярости и в задних рядах рвет, кусает за ноги овец, которых ей удается ухватить зубами.

Напрасно кричит ей Мишка:

— Фюрге, стой! Фюрге, оставь! Фюрге, ко мне!

Все его старания тщетны — ярость преследования затмила разум собаки, а пыл усердия ослепил ее.

И Фюрге совершает третью, самую непростительную для пули ошибку: уже не удовлетворяясь страхом отары, она избирает себе жертвой хромую овцу, отставшую от стада, которая не может угнаться за остальными; Фюрге своим щенячьим рассудком решает, что овца просто не желает подчиняться, а потому считает ее главным преступником. Она кидается на нее и впивается зубами в овечью ляжку. Почуяв запах крови и мяса, собака рвет и кусает невинную овечку, которая кружится и блеет от боли, стараясь спастись.

К счастью, прокусить овечью ногу до крови Фюрге не удается — она защищена толстым слоем густой шерсти — стрижки еще не было — и пасть собаки набивается мягким, с противным привкусом волокном.

Приходится отпустить овцу, чтобы выплюнуть застрявшую между зубами отвратительную шерсть, но только на мгновение. Фюрге выплевывает шерсть на бегу и снова бросается за отставшей овцой. Она обгоняет ее и, забежав спереди, нацеливается теперь на не защищенную шерстью морду и безволосое ухо. Но тут ее постигает неудача: овца задирает голову кверху, и, сколько Фюрге ни прыгает, ничего у нее не получается — не доросла! Тогда собака вцепляется в переднюю ногу жертвы, валит здоровенную овцу на колени и свирепо впивается в нее клыками, готовая ее задушить.

Перепуганные овцы между тем несутся к каналу, но у насыпи Мишка преграждает им путь, они сбиваются в кучу — Мишка вынужден это сделать, а то обезумевшие от страха овцы способны с разбега перемахнуть через насыпь и броситься в глубокий капал. Ягнята, которым еще не довелось испытать на своем коротком веку всяких ужасов и опасностей, так перепуганы, что не смеют взять вымя у маток, хотя обычно при остановке отары они не теряют ни минуты. Овцы задирают кверху головы, и воздух оглашается блеянием этих беззащитных божьих созданий. Они жмутся друг к другу так тесно, нога к ноге, курдюк к курдюку, что голову некуда втиснуть, и остается одно — поднять ее к небу. Ягнята прячутся под животы маток, а овцы, что оказались с краю, стараются пролезть в середину кучи, чтобы спастись от зубов собаки и избежать опасности, таков уж закон всех трусов.

Мишка орет на Фюрге не переставая, и пули наконец приходит в себя, поднимает голову и видит не только хозяина, но и вдалеке все стадо; оказывается, она осталась посреди пустого луга наедине с хромой овцой.

«Это кончится плохо», — проносится в щенячьем мозгу, и пули, отпустив свою жертву и позволив ей присоединиться к остальным овцам, смотрит на хозяина, на посох в его руке; какие еще будут указания, доволен ли хозяин результатами ее стараний? Ведь нелегкое это дело — пригнать издалека такое огромное стадо!

Но в голосе хозяина звучит угроза, и посох тоже угрожающе ходит вверх и вниз в его руке.

— Ну погоди, мерзавка! — вопит Мишка. — Только подойди поближе, я тебе покажу, как овец драть! Всыплю так, что не обрадуешься!

Банди, который со злорадством наблюдал за неразумными действиями пули, замечает:

— Надо вырвать у нее клыки, а то никогда не выйдет из нее толкового сторожа.

— Клыки, говоришь? — огрызается Мишка. — Будто я без тебя не знаю! Щенок еще, зубы не все вышли. Не бойся, сейчас я ее так проучу, долго помнить будет…