Избранное

Мишка поначалу не поинтересовался, следует ли за ним собака. Он шел и сердито ворчал что-то себе под нос. А злился он на многих. На Банди — за то, что тот унес в кармане выигрыш, в том числе и его красивый кисет, на Габора Киша — за то, что черт принес его так некстати, и, наконец, на Фюрге — за то, что на глазах у председателя так глупо гнала отару и набросилась на хромую овцу.

Когда Мишкины мысли достигли этой точки, он обернулся и, поскольку больше не на ком было сорвать зло, весь свой гнев обрушил опять на собаку.

— Ну, погоди, ослиная твоя голова, чтобы тебя черти унесли, получишь ты от меня кормежку, дожидайся! Посмей только подойти к шалашу!

Поняла Фюрге эту обращенную к ней угрозу или нет, неизвестно, но, почувствовав, что хозяин все еще на нее сердится, не пошла вслед за ним, а попыталась подняться на ноги и, когда это ей удалось, двинулась за отарой в обход, прихрамывая на две лапы.

А Мишка, парень взбалмошный и своенравный, в это время думал уже о другом — о том, что он скажет членам правления, если его призовут к ответу по примеру того, как в старину призвали к ответу чабана легендарного короля Матяша за то, что тот променял королевскую овцу с золотым руном на простую черную. Но спустя некоторое время у него возникло неприятное чувство, будто ему чего-то не хватает. Он еще раз оглянулся и увидел, что Фюрге не бежит за ним следом, как он к тому привык, а ковыляет где-то далеко позади. Сколько времени он убил, чтобы приучить ее держаться сзади, а не прыгать перед хозяином, пугая овец. Трусливые овцы думают в этом случае, что собака собирается на них напасть, и пугаются. Они спокойны и не боятся собаки тогда лишь, когда она держится позади пастуха. И Мишка крикнул громко, но уже миролюбиво:

— Эй, Фюрге, ко мне! — Вдобавок он еще присвистнул — ведь собака лучше понимает свист, чем слово. И, кроме того, если человек злится, он свистеть не может, это известно всем собакам.

Фюрге настораживается, а в ее маленьком сердце зарождается надежда: значит, не все еще потеряно, ведь это хозяин зовет ее, как всегда, добродушным и веселым свистом! Быть может, он опять хочет призвать ее на службу… И Фюрге, забыв о своих больных лапах, загорается усердием и спешит на зов, но шагах в двадцати от Мишки останавливается и выжидающе на него поглядывает.

— Ладно уж, иди, не бойся, глупая твоя башка, — добродушно говорит ей Мишка. — Только в другой раз не валяй дурака. Сколько тебя учить, делай, как приказывают! — И он ждет, пока Фюрге смиренно подползет к его ногам.

Доброта снизошла на Мишку. Он нагибается и гладит собаку по голове.

Для Фюрге это все равно, что для набожных прихожан епископское благословение, она бы даже хвостом помахала, если бы он так не болел.

А Мишка продолжает ворчать:

— Экая дурацкая жизнь, все точно с ума посходили. Во все нос суют, даже в то, что делает человек со своей собакой. А как же ее выучишь, ежели не бить?

1953

Перевод Ю. Шишмонина.

Лаци

1

Лаци не мужчина и не парнишка. Лаци конь. А почему зовут его Лаци, я сказать затрудняюсь. Я не знаю, почему такое множество лошадей называют именем Лаци, как не могу знать того, — пока не возьмутся за дело ученые, — почему такое множество людей нарекают Яношем, Иваном, Джоном, Жаном либо же Хансом.

Лаци холощеный светло-гнедой ломовик, хотя течет в его жилах и капелька благородной крови, потому что граф Надхази, из чьего табуна попал отец Лаци в Сердахей, жеребят, красоту которых портил едва приметный конституциональный, «экстерьерный», так сказать, недостаток, и жеребят, в «метрическую книгу» которых из-за неудавшейся метизации затесалась пометка о незавершенности «линии крови», не мог продать ни отечественным, ни иноземным коннозаводчикам, разводившим племенных скакунов, так же как прочие благородные коневоды через повсеместных добрых друзей, лошадиными судьбами ведавших, отправлял таких жеребят на государственные конные заводы, чтоб облагородить с их помощью неповоротливых, толстобрюхих, питавшихся мякиной крестьянских коней. Чтоб кровь крестьянских коней разгорячили благородные рысаки. А так как это — господа полагали — крестьянину тоже выгодно, то и нет злоупотребления в том, что за жеребца, самую малость небезупречного, граф положит себе в карман многие тысячи пенгё. (О том же, что крестьянам не рысаки, а умные, выносливые, работящие лошади требуются и облагораживать следует их именно в таком направлении, никто не думал и думать не собирался.)