Избранное

И того не дозволяет Имре Мезеи совесть, чтобы летом, в жару-жарынь, коня сухой мякиной кормить — такое у него появляется чувство, будто ему самому, когда дыни поспели, обед из сушеных овощей подают; конечно, хороша и мякина, совсем хороша, но когда? Когда приходит ее черед. В длинные темные ночи, которые начинаются в насыщенном сыростью ноябре и тянутся целую долгую зиму, когда человек и скотина спят, храпит назначенная для убоя свинья, лежит, то и дело прикрывая ресницы, положившая голову на вытянутые передние ноги корова, видят сны на насестах куры — словом, все спят. Только лошадь, ломовая лошадь, не зная, куда девать наполненное бездействием бесконечное время и что делать ей в томительно долгие ночи, ест. Когда опустеют ясли, она слегка поморгает, — мухи, к счастью, зимой тоже спят, — потом обопрется на две подогнутые ноги, бывает, что и уляжется, чаще всего после полуночи, но это ей скоро надоедает, ее тонкая нервная система не находит себе покоя, ибо с давних-давних времен привыкла лошадь к тому, что должна она либо есть, либо работать на просторе, на воле, так работать, чтоб на полях и лугах неустанно зарабатывать пропитание.

Стало быть, в зимние длинные ночи можно жевать и безвкусную сухую мякину, а если к стебелькам чистой пшеницы подмешать несколько зеленых травинок, мятника, камышей, дикой чумизы либо добавить очень сочных кусочков нашинкованной или натертой тыквы и свеклы, то и сухая мякина покажется вкусной. Но теперь, вот теперь, в конце лета, когда солнце печет и жарит, словно боится, что надвигающаяся осень палить больше не даст, когда слепни и мухи жалят нещадно, будто чувствуют, что в этой проклятой жизни доживают последние дни, теперь заставить коня грызть мякину безжалостно и жестоко. А обходиться безжалостно с Лаци Имре Мезеи просто не может. Он ведь знает уже сейчас, пока еще на дворе бездождье, что поздней, когда хлынут проливные дожди, так размокнет земля, так насытится влагой, что и плуг и колеса в этой хляби увязнут, и не под силу тащить их двуконной упряжке, а для коня одинокого — заведомая погибель. В сухую погоду он на телеге кое-что еще повезет, но если об эту пору держать его на сухой мякине, то даже пустая телега в дождь ему окажется в тягость.

Коня надо кормить, когда он и не зарабатывает, когда даже человеку не остается ни крошки; когда дети постятся и жене из-за лошадиного брюха, бывает, свое прикрыть нечем. Кому жертва такая не по зубам, тому и коня держать не к чему, пусть обходится своими руками: такова справедливость в отношении лошади, и Имре Мезеи очень хорошо это знает. Вот и стыдно ему обманывать Лаци. Обмануть Лаци равносильно тому, что обмануть на передовой друга-солдата, дать ему меньшую половину их общего хлеба, ту именно, мякиш которой выгрызла мышь.

Так, в постоянных заботах о совместном труде и в редко случавшихся радостях, когда обоим перепадали куски поувесистей, так сдружились они и притерлись друг к дружке (а притереться, приноровиться друг к дружке коню и крестьянину дело, надо сказать, очень важное), что не раз Имре Мезеи доверял коню выбирать ту дорогу, ту колею, по которой ему удобней идти. Не понравится Лаци, бывало, идти по жесткому тряскому шоссе, он низом пойдет, по проселочной пыльной дороге либо по травянистой тропе, протоптанной скотом под шоссе. А надоест Имре Мезеи в телеге трястись, затекут, онемеют ноги, повесит он вожжи на люшню, кнут засунет в петлю, слезет и шагает рядом с телегой. Так делал он и прохладным рассветом, и в ветреные морозные дни, когда коченел, сидя в телеге. (Тулупа Имре Мезеи не имел, потому что за деньги, которые стоил тулуп, можно было купить вторую лошадь.)

Вот и настала пора, когда нужда беспрестанно и крепко натягивать вожжи, чтоб придерживать своенравного, до смерти пугливого Лаци, отпала. Он и сейчас легко пугался и нервничал, но все ж подчинялся слову и, может, постеснялся бы обмануть хозяина, который верил, что сроду с ним не застрянет, и на одноконную небольшую телегу ровно столько накладывал, сколько Лаци потянет. А то, чего не выдержит Лаци, не выдержит и телега.

А еще потому шел хозяин возле телеги пешком, что тягловые возможности Лаци очень часто выжимал до предела. И на особенно трудных участках, в рытвинах, где грязь по колено, или там, где на крутизну, вверх приходится вылезать, и на комковатых сверх меры дорогах, где, трясясь и подскакивая от собственной тяжести, нагруженная телега тоже дергает лошадь, он слезал, облегчая поклажу на свои шестьдесят килограммов веса.