Избранное

Таков «Детский гнев» (1954), где сдержанно-проникновенно описано первое потрясение неопытной, доверчивой детской души, первое смутное пробуждение наивной, но определенно шевельнувшейся «классовой ненависти» при виде грубого самоуправства приказчика и незабываемых, непрощаемых материнских слез… Или «Женская верность» (1954) — рассказ, с трогательно-интимной стороны дорисовывающий облик жены. Яни Балога Юльчи и все их взаимоотношения. С той неожиданной стороны, в трудные будни, когда лучшей «классовой» доблестью оказывается истинная, до высочайшей человечности идущая супружеская верность: обоюдная поддержка, беспредельное доверие и самоотдача — полное внутреннее единение…

К последнему десятилетию своей жизни Вереш уже вполне овладел новой лирико-психологической манерой. Этап этот ознаменовали, в частности, роман «Разборчивая девушка» (1960), повествовательный цикл «Прихвостень» (1962), рассказ «Маленькая осенняя буря» (1962) и другие. Объемные образы людей, в чей внутренний мир, во все его измерения писатель пытливо вникает, — вот главное его достижение.

Раньше всего ему, конечно, не хотелось бы утратить ничего от той чистой, здоровой трудовой морали, которую он с самого начала отделял от эгоизма, голой корысти, выводил из народно-коллективистских начал, направляя в социально-сознательное русло. И вот, столько своего, заветного, в том числе автобиографического вложив в образы бунтарей, социалистов, Вереш теперь словно бы отступает опять лишь к добрым чувствам, элементарным трудовым добродетелям: честности, порядочности, терпеливой самоотверженности (Бора в «Разборчивой девушке», духовная сестра Юльчи из «Женской верности» и Йожи Майороша из «Дурной жены», 1954).

Не ослабилась ли тем самым социальная заостренность его новых книг?.. Ведь одними нравственными добродетелями с нуждой, кабалой не сладишь. Этот мотив продолжает звучать, даже особо, почти назидательно подчеркивается и в «Разборчивой девушке». Самое большее, чего достигает Бора, это лишь счастье матери, жены, «наседки».

Но речь, по сути, уже не о том. Социалистическая мораль неотрывна от гуманно-демократической, вырастает из нее, исторически ее продолжая, — вот что важно. И если твердая Бора, не изменив себе, дождалась, добилась своего Иштвана, если Юльча всей душой вошла, нежно-заботливо перелилась в мужа в трудный для них час, сердечная эта неуступчивость, повторяя слова Вереша, — не менее сложная и острая «классовая борьба», хотя своя, домашняя, нравственная. Именно ею привлекателен, даже в неуклюжей наивности своей, равно политической и супружеской, и другой неисправимый альтруист — Йожи Майорош.

В идее единства, «непрерывности» народной морали при кажущемся возвращении назад крылся, таким образом, залог определенного художественного движения вперед. Главная социальная коллизия творчества Вереша от «возвращения» к людям обыкновенным не то что страдала, а обретала более прочную, широкую почву и опору. Глубже захватываемая и прослеживаемая повседневность привносила в поведение, внутренний облик героев множество бесценных человеческих оттенков: психология обогащалась. А значит, выигрывали образы и в социально-выразительной остроте. Не в последнюю очередь и отрицательные.

Почему нам особенно отвратителен добровольный барский прихвостень Андраш Тёрёк («Не урвешь — не проживешь»)? Да ведь именно эта его добровольность развернута, прослежена необыкновенно емко, несравнимо со сборником «Испытание», эта рьяная придирчивость верного хозяйского пса, большего «роялиста» в истовом своем усердии (и более ненавистного поэтому для крестьян), чем даже сами баре-короли.

Столь же красноречиво — сам за себя — говорит чуть более ранний образ Ибойки («Дурная жена»). Говорят ее крикливая меркантильность, ее тщеславное себялюбие, ее глупо-завистливый снобизм, поклонение субкультуре… Все ее мелкие пристрастия, склонности, привычки, индивидуально слагаясь, составляют зримую и яркую тогдашнюю венгерскую разновидность социального явления, именуемого в быту и поведении мещанством. (Деревенская ипостась этого типа предстает затем в «Разборчивой девушке» в лице Панни, антагонистки Боры.)

Не пострадала, а многое приобрела и манера письма Вереша: и в лиризме своем, и в неторопливой обстоятельности. То и другое лишь обновлялось, питаемое опытом жизни, общей и своей. Был когда-то его лиризм грустно-сочувственным, капельку фаталистичным («Неурожайный год»). Позже стал негодующе-укоризненным и дружелюбно-рассудительным («Три поколения», «Испытание», «Железнодорожные рабочие»). Порой и лукавая, даже коварная ирония окрашивала его — при соприкосновении с досадными нелепостями уже нашей современности (повесть «Дурная жена»). «Не так-то он прост, этот «народный писатель», как может показаться!» — подумает, и с полным правом, иной читатель повести.