Избранное

Толпа вокруг дома росла. Мужики спешили в него проникнуть, бабы кучками стояли поодаль — глядели и молчали. Мальчуганы носились всюду, пронзительно перекликаясь. Возле двух-трех выломанных окон собрались ожидавшие — как распорядятся забравшиеся внутрь смельчаки.

Из одного окна высунулась чья-то голова.

— Огня бы кто подал, братцы — ни хрена не видать, тыкаешься, что слепой, того гляди, расшибешься!

— Будет тебе сейчас огня сколько влезет! — насмешливо бросил кто-то снизу.

Нашлись спички и даже огарок свечи. В черных провалах окон замелькали дрожащие огоньки. И вскоре послышалось первое приглушенное: «Держи!» Дюжий задохнувшийся мужик, надсаживаясь, приволок к окну и ссовывал вниз что-то громоздкое и едва пролезавшее в проем. Снизу было подхватили, но не удержали — тяжеленный диван грузно ударился об землю, хряснув сломанными ножками.

Из других окон тоже стали выбрасывать всякую мебель — столики на гнутых ножках, подставки для цветов, шкатулки — все, что попадало под руку. Внизу ожидали нетерпеливые руки, они на лету подхватывали вещи и уволакивали их в сторонку. Один мужик подогнал свою лошадь к крыльцу и стал предусмотрительно припасенной веревкой увязывать на телеге ломберный стол, зеркало и несколько кресел. В доме раздавались гулкие голоса. Какая-то отчаянная голова, пробравшись в мезонин, истошно орала оттуда:

— Вот он, огонь-то… Вижу! За дверьми все полыхает! Ух, дышать нельзя, дыму-то, дыму, так и садит!

Кто-то сумел отпереть боковой ход из девичьей, и вынос вещей из дома стал налаживаться. Как-то само собой вышло, что, и не сговариваясь, все распределили между собою обязанности: одни, нашарив в доме первое попавшееся — лишь бы в подъем, — волокли свою добычу к двери или окнам, другие подхватывали ее и относили от дома, кто-то поспешно грузил телегу. Валивший из некоторых окон дым и потрескивание огня заставляли отчаянно спешить.

На обращенной к парку стороне дома пламя полыхало во всех проемах. Оно с воем и гудением выбрасывалось из окон и жадно лизало стены. Переплеты рам делили на квадраты бушевавший позади них огонь, потом они сами загорались желтым пламенем. Иногда огонь, прежде чем охватить комнату, ярко освещал ее. Свет проникал отовсюду, так что ни один предмет в ней не отбрасывал тени. Все вещи выглядели нарядными и невесомыми. Зеркала отражали тысячи огней. Сверкали хрустальные подвески ламп и абажуров, бронза подсвечников, стекла в развешанных по стенам рамках и кафели печей. Но это было как мимолетное видение — из пола, в щели дверей просачивались струйки дыма и заволакивали празднично сиявшее помещение. Толстые стекла зеркал разлетались на куски с треском, точно стреляли. Потом в непроглядном дыму начинали мелькать багровые языки пламени.

Страшнее всего огонь бушевал наверху — в мезонине и на чердаках. Пробравшись по лестничной клетке, он быстро охватил низкие комнаты и пробил себе ход на чердак. Здесь он вошел в настоящую силу, все вспыхнуло сразу, почти одновременно во всех концах: сухие как порох, густо покрытые пылью стропила, обрешетка крыши, сваленная тут ломаная мебель и стопы старых журналов. Возникшие вихри пробивали крышу, целые участки ее взлетали кверху, и в образовавшееся отверстие с воем выбрасывался столб огня. В бушующих волнах пламени возникали и тонули обуглившиеся балки и стропила. Каждый раз, как они обваливались в огонь, оттуда взметывались снопы искр и, завиваясь, уносились ввысь, подхваченные клубами раскаленного дыма.

Теперь все вокруг дома на большом пространстве было освещено, как днем. Ряды лип в парке выстроились багровыми шпалерами. Две ели возле дома не выдержали нестерпимого жара. Хвоя на них затлела, и с силой раскачивались, словно метались в отчаянии, длинные мохнатые ветви.

Но вот в огне уже почти весь дом. Мужикам пришлось его покинуть, так по-настоящему и не добравшись до мерещившихся богатств. Языки огня бежали по наружным карнизам, великолепными факелами запылали балконы мезонина. Темными оставались одни наружные стены: оштукатуренные с двух сторон, они все еще не поддавались. Проемы в них глядели страшными красными глазищами. Прогоревшие потолки и крыша открыли дом сверху, и больше ничто не мешало огню. Он заполыхал вольным и веселым жарким костром, хороводы искр над ним мчались в темное небо.

Гудение и вой пожара несколько стихли — огонь равномерно потрескивал и шипел. То и дело срывались сверху обгоревшие бревна и глухо грохотали кирпичи обваливающихся печей. Дым уже не метался во все стороны, а подымался кверху сплошным плотным столбом.

Лежащий на всем кровавый отсвет окрасил и возбужденные лица крестьян. Они не отрываясь следили за бесконечно возникающей из пламени багрово-черной лентой дыма, за тем, как огонь подбирался к стенам, срубленным из толстенных сосновых бревен.

— Тысячу бы лет простояли! — дивились на них мужики.