Избранное

Кругом стало темно, словно кто медленно набрасывал на угли черное покрывало — они меркли, гасли, местами исчезали совсем. Предрассветный ветер, набегая, разносил острый запах гари.

Народ понемногу разошелся.

Бабка Дарья вдруг наткнулась на Александра Семеновича. Он стоял с опущенными плечами, поникший, с руками, засунутыми в рукава пальто.

— Голубчик, Александр Семеныч, — всполошилась бабка Дарья. — Как ты сюда попал, горемычный? Вот грех-то вышел, батюшка, — стоял, стоял дом, да и на тебе… Небось намаялся. Пойдем ко мне, я на печке уложу, напою чайком.

Александр Семенович не ответил. Медленно и трудно распрямил спину, отвернулся и ушел куда-то в темноту.

7

На пожар он попал одним из последних: на доме уже провалилась крыша, и жарко пылали колонны.

Едва услышав, что горит господский дом, Александр Семенович страшно всполошился.

— Да как же это, как это недосмотрели, неужели дадут сгореть? — повторял он, растерявшись, с задрожавшими руками. Одевался старик долго и бестолково.

Трудно даже сказать, как прошел он три версты до усадьбы по грязной, скользкой дороге в эту темную глухую ночь. Он, по-видимому, несколько раз падал, потому что, когда его заметили на пожаре, пальто на нем, брюки на коленях и руки были выпачканы в грязи. Свой теплый картуз он где-то обронил.

Сначала он совался от одного мужика к другому, шамкая и указывая рукой на пылающий дом, видимо требуя, чтобы тушили огонь. Но всем было не до него. Иной, оглянувшись на лысого старика с обвисшими дряблыми щеками и растерянным взглядом, насмешливо советовал ему взять ведро и залить огонь, другие отворачивались, как от сумасшедшего. Впрочем, Александр Семенович скоро сам понял, что сделать ничего нельзя, и присмирел: на лице его застыли испуг и недоумение. Волоча ноги, он ходил вокруг пожарища с округлившимися, воспаленными глазами и закушенным беззубым ртом.

По всему было видно, что он сам с собой рассуждает: вдруг вынимал руку из кармана и тыкал пальцем на груды угля, словно указывая, что и как здесь было. Раз он подошел так близко к жару, что стоявшие неподалеку бабы ахнули, но он лишь заглянул в отдушину в фундаменте и отошел, заслоняя лицо рукой.

Иногда он озирался на затоптанные клумбы, потом отошел недалеко к месту, где стояла чугунная скамейка, и, не обнаружив ее, укоризненно покачал головой и отправился снова бродить вокруг догорающего дома.

Не раз искал что-то в кармане, вероятно платок, и, не найдя его там, недоуменно оглядывался. На мокром лице его растеклись отпечатки грязных пальцев.

Когда на пожарище стали гаснуть угли, выбившийся из сил старик прислонился к уцелевшему столбу фонаря. Голова его никла, он задремывал стоя, потом вздрагивал и, подняв голову, озирался вокруг. Тут его и спугнула бабка Дарья.

Несмело забрезжило тусклое утро. В груде потухших углей тлели красные глазки — пожар глох окончательно. Серыми неясными тенями возникали — тут дерево, там в глубине — очертания флигеля со слабым огоньком в окошке, а на месте дома — высокие, как башни, полуразрушенные кафельные печи.

Александр Семенович провел рукой по лицу, осмотрелся, как будто узнавая знакомое место. Он поплелся аллейкой, идущей от бокового крыльца к оранжерее. В сторонке, за облетевшими кустами — навес с печкой для варки варенья. Дом, выстроенный на века, сгорел, а это сколоченное на живую нитку сооружение уцелело. Очень, очень давно здесь сиживала генеральша, поглядывая, как подносят деревенские девушки кузовки со свежесобранными на огородах ягодами. Александру Семеновичу никогда не забывали презентовать блюдце только что сваренного, душистого варенья.

Двустворчатые воротца огорода затворены. Александр Семенович потянулся за вертушкой, потом, приподняв одну створку, отвел ее от себя — и это все как прежде! Даже не верится, что позади, на месте дома — пустырь с кучей обугленных бревен и грудами кирпичей… Вот сейчас он свернет на тропку и мимо кустов смородины выйдет к оранжерее. В скупом предутреннем свете так легко себе представить, что он очутился здесь в день отъезда с генеральшей в Петербург, чтобы передать спозаранку Николаю последние указания на зиму. Это ничуть не сон — вот завиднелась впереди низенькая дверь в бревенчатой боковой стене оранжереи. Только вот очень голо и пусто вокруг.

Главная теплица открыта всем ветрам — ни верхних, ни боковых рам нет. Цветочная разгромлена совсем — там сломана печь и повалена приземистая труба. Повсюду черепки, обломанный садовый инструмент, выбитые из горшков высохшие стебли цветов с отвердевшим комом земли на корнях.

Там, где сто лет росли персики, — длинный ряд глубоких ям и кучи черной земли.