Избранное

К нам в деревню известие о войне с Германией принес нарочный, присланный отцу из уезда. Почти сразу после него появился урядник с мобилизационными предписаниями. Так что одновременно с начавшимися разговорами, гаданиями и предположениями на террасе, где собирались хозяева и гости усадьбы, почувствовалась и беспощадная рука войны. Кому-то предписывалось назавтра явиться в уездное воинское присутствие, кто-то заспешил в Петербург, прервав отпуск. Пролились первые слезы разлуки, раздались горестные причитания деревенских баб, провожавших своих кормильцев.

Еще утром этого дня я запанибрата купался с любимым племянником отца, молоденьким адъютантом какого-то полка, играл в лапту и теннис с ним и двумя кузенами-юнкерами. А теперь уже молча, с величайшим почтением, чувствуя себя ничтожно маленьким и незначительным, присутствовал при спешной укладке ими чемоданов. Я понимал, что они отныне призваны выполнить свой долг взрослых перед Россией, отдавая ей свою жизнь, и имеют полное право не замечать меня. Собрался уезжать и отец. Стали прощаться гости, так что усадьба, до того веселая и оживленная, притихла. Напряженно и нервно поджидали известий. И вскоре они нахлынули в избытке.

Газеты сенсационно-крупным шрифтом сообщали о первых пограничных сшибках разъездов казаков с уланами; стало сразу известно всей России имя казака Кузьмы Крючкова, расправившегося с дюжиной противников; публиковались портреты бородатых генералов; появилась ставка Верховного главнокомандующего; в Таврическом дворце гремели речи…

Журналы наводнены фотографиями — тут запруженная толпами Дворцовая площадь с лесом рук над головами, портретами, раскрытые рты. Шли внушительные колонны петербургских заводов, пели гимн, кричали «ура». Особо снимались депутаты Думы, явившиеся в полном составе заявить царю о своей поддержке правительству. Милостивые приемы, потоки слов и обещаний, клятвы… Сразу появилась отдельная рубрика: списки — пока короткие — убитых и раненых, поименно перечисленных, некрологи. И едва ли не возглавил их сын великого князя Константина Константиновича Олег. В первый день войны в стычке у границы его смертельно ранил пикой немецкий улан. Романовы надели траур.

Одушевление и подъем спали очень скоро. Газетные вести с фронта — процеженные, с угадываемыми недомолвками, дополняемые наводнившими страну слухами, — будоражили уже меньше. Разве уж очень выдавались из ряда. Глаза привычно скользили по журнальным иллюстрациям с выезжающими на позицию орудиями, смотрами, батальными эпизодами. Оптимизм первых дней продержался недолго. Все почувствовали, что недостаточно подготовленная Россия втянута в труднейшее испытание; что до возвещанного победоносного вступления в Берлин трагически далеко. И видели зияющие провалы там, где недавно все рисовалось прочным и благополучным. Поползли и по деревням шепоты об измене царицы, о связях двора с врагом. Был повешен Мясоедов, отстранен Сухомлинов. Назывались высшие офицеры и приближенные с немецкими фамилиями… И на смену непрочному примирению общества с верховной властью, не умевшей оправдать надежд и внушить веру, пришли раздражение и подозрительность.

Иллюзии, которые без войны могли продержаться еще десятки лет, рассеивались как по волшебству. Сделалось очевидным, что в деле спасения России от военного разгрома существующий строй не опора, а помеха. Это сознание никчемности царской власти укрепилось во всей стране. Не было, должно быть, глухой деревушки, где бы не толковали о никудышном Николае, поддавшемся своей жене, злой немке, которую уже никто отныне на называл Александрой Федоровной, а Алисой.

Ломая ведомственную рутину и сопротивление сановников, Дума и общество брали в свои руки дело обороны. За июльскими фанфарами четырнадцатого года потянулись тяжелые и мрачные военные будни…

* * *

Здание Тенишевского училища цело и поныне — на Моховой улице, со школой и театральным залом ТЮЗа. Казалось оно мне огромным и вмещало целый неизвестный, заманчивый мир. Всякий раз, что нас, приготовишек, пестун наш Николай Платонович Вукотич, белый как лунь маленький тщедушный человечек в длинном, испачканном мелом сюртуке и в пенсне на черном шнуре, выстраивал в пары, чтобы вести куда-нибудь по зданию, я как бы отправлялся в фантастическое путешествие. Чего стоил один зимний сад с пальмами, пышными растениями и бассейном с водорослями! Среди них в темной глубине проплывали пестрые рыбки и прятался сом.

С первых же классов малышей водили в мастерскую, уставленную верстаками и пахнущую стружками, — нас учили обращаться со столярным инструментом, строгать и пилить. И как же пригодилось это мне впоследствии!