Избранное

— Она хамка, хамка, — вдруг раздались крики Сысоева, — пенсне мне разбила! По лицу меня, дворянина… Как она смела, мерзавка… Я требую…

— Ты что, Николай Егорыч, смотришь, — не выдержала бабка Дарья, — гости озоруют, людей обижают твоих, а ты что?

— Я-то? И впрямь… — Буров рывком поднялся к распахнутой двери, но его шатнуло в сторону, и он остановился у стены, прилипнув к ней с широко расставленными ногами. — Ах ты, прохвост, — взревел он во всю силу своих легких, — да я тебя сейчас со двора сгоню! В моем кресле развалился, словно хозяин, командует. Стращать меня вздумал! Подумаешь — политический! Ефремка Кононов. А приехал ловить, так лови.

— Замолчи, дурак пьяный! — прошипел вдруг вывернувшийся из-за двери Лещов.

Был он без тужурки, в разорванной рубахе, открывавшей его жирную грудь. Побелевшие глаза урядника глядели бешено. Он был мертвецки пьян, но головы не терял и на ногах стоял твердо. С силой, какую никак нельзя было предположить в нем, он схватил Бурова за рукав и дернул так, что тот, споткнувшись о порог, вылетел в сени и сразу смолк.

— Я тебя за язык в Сибирь упеку, мерзавец, — хрипел во дворе осипший от водки Лещов. Он стремительно поволок присмиревшего Николая Егорыча.

Стражники ушли задавать лошадям овес; разбрелась и дворня. В людской кухне остались бабки Дарья с Костей.

Из-за стены раздался громкий и заливистый крик петуха.

— Вот и ночи конец! — Старушка перекрестилась, глубоко поклонилась покойнику и полезла доставать лучину — пора было затапливать печь.

Глава вторая ПЕРВЫЙ ГРОМ

1

В предрассветной тьме пасмурного февральского утра досыпает ночь городок, настроивший ряды деревянных домишек вдоль кривых своих, спускающихся к речке улочек. Укутавшие всё плотные и сырые потемки, липнущие к окнам, несколько отступают только перед белеющими пятнами каменной кладки: то соборы, церкви, часовни, колокольни.

В низкое небо, темное и глухое, уперлись их главки, шпили и купола, увенчанные тускло поблескивающими осьмиконечными крестами, расчаленными позолоченными цепями.

Тихо в этот ранний час везде. Горожанам некуда торопиться, незачем вставать до света. Нет в этом городке ни заводов, ни фабрик. Было, правда, пивоваренное заведение немца Шпигеля, да прикрыли его в войну, а хозяин куда-то сгинул — говорят, на свой фатерлянд подался.

Если и поднялись до свету тестомесы булочника Варламова или растапливает печи и вострит ножи краснорожая братия колбасника Грабинина, то все это происходит на задворках, где-то в полуподвалах, при слабом освещении коптящей лампы с разбитым стеклом, не то просто огарка. До улицы это не доходит. Тут загремят отодвигаемые запоры и заскрипят калитки лишь после того, как надсадно и голосисто, точно отчаявшись пробудить спящий городок, пропоют в последний раз петухи. Их множество — птицу держат во всех дворах: и на Соборной площади, обстроенной незатейливыми, но добротными купеческими особняками, и на Дворянской улице, где из-за унылых палисадников выглядывают облупившиеся фронтоны деревянных хором с гипсовыми украшениями и растрескавшимися тесовыми колоннами, и на тех непроезжих улицах, где тесно лепятся клетушки и амбарчики мещанских владений, и на самых окраинах, на выездах в поле, где ютится в избах неведомо чем промышляющий люд.

Городок не промышленный — торговый. В почете тут готовый товар, сбыт его, купля и перепродажа. Тут царствуют Новоселовы, вот уже второе столетие не упускающие из своих наторевших рук оптовую продажу мануфактуры по всей губернии; гоняют баржи с волжским хлебом оборотистые Цвылевы; с крупными партиями товаров возятся разбитные приказчики миллионщиков Чернышевых.

Купцы помельче сидят по каменным лавкам, торгуя бондарными и скобяными изделиями, галантереей и колониальными товарами, в которые входят гвозди и деготь. Вся остальная мелкота торгует чем бог пошлет в ларьках, на прилавках, а то и вовсе на снегу или на булыжной мостовой, расстелив грязный обрывок дерюги или мешок с заплатами. Тут корзинки с жареными подсолнухами и рожками, с розовыми окаменевшими жамками; у кого под мышкой, а то и под полой, зазевавшийся соседский петух; лежат на рогоже ржавые замки без ключей и обломанные рашпили, изогнутый подлокотник старинного кресла с прибитой гвоздями с золоченой шляпкой подушечкой из стертого и слинявшего штофа, петли, на какие можно бы навесить чугунные двери городского собора, кольца для штор и заношенные манишки, глиняные свистульки и мотки льняных ниток, крепких как проволока. И уж конечно, норовит где-нибудь сбыть свою кису загулявший мастеровой.