Избранное

— Ты бы молчал. Живешь — как сыр в масле катаешься: тебя барин выучил, в люди вывел, из армии освободил, во всем тебе поблажка, ходишь руки в брюки, распоряжаешься… — возмутилась Ириша.

— Дело я свою знаю — вот и вся причина! Задаром бы держать не стали. Мои розы барин на выставку посылал… Да я и не говорю ничего — худого от них не видел… И все-таки мужик не медведь, чтобы на него с рогатиной ходить.

— А я тоже мужиков очень боюсь, — искренне вырвалось у горничной. — Помнишь, на троицу, столяр наш с сыновьями подрался? Под самыми окнами друг друга кольями по головам лупили, только стук пошел… Страсти какие! Все вы на один лад — выпьете и закружитесь… — Она неожиданно нервно, задорно рассмеялась. — И ты… страшный… из-за тебя Ольга на себя руки наложила.

— Некогда мне, милая, с тобой время проводить, в оранжерею пора, — сразу насупился Андрей и, после паузы, добавил уже мягким, вкрадчивым голосом: — Так нельзя будет, Иришенька, вечерком с вами встретиться?

— Какой кавалер нашелся! — вызывающе отвернулась Ириша.

— Не с твоими барчуками равнять, ты погляди получше… где им, мозглякам… Тут самый сок… Эх, девка! — И Андрей шутливо-угрожающе протянул к ней руки, точно хотел изловить. Она проворно увернулась и, подхватив связку обуви, легко засеменила прочь.

5

Наконец не вытерпел и Базанов. Доняла старуха — с утра до вечера причитала и скрипела:

— Соседи не зевают, давно съездили: у кого слеги, у кого заборник или дерева́ избу подрубить привезены, а мы что? Раз вышло послабление, и нам бы можно… И что ты за мужик стал!

Сбитый с толку, перепуганный Базанов тщетно рассказывал своей расходившейся бабке, как бушевал на сходке разъяренный Буров, грозясь шкуру спустить со всякого, кто осмелится прут в его лесах срезать.

— Пусть грозил, — не сдавалась старуха, — а стражников не привел небось? И бревна свои у Петра Кружного признал, а отобрать не посмел: осип кричавши, да ни с чем отъехал! Колесов Ванюха, на что хозяин никудышный, и тот себе лесу привез… А тебе что — не надоть? Смотри, матица прогнулась, того гляди потолок обвалится. Хуже бабы стал — знай плачет, царя ему, вишь, жалко!

Исчерпав запас злых слов, Базаниха начинала тихонько всхлипывать. Именно эти невысыхающие слезы, падающие в квашню и подойник, и заставили смирного и боязливого старика пуститься на отчаянное дело. Он не погнал в ночное своего меринка, а, дождавшись самой темной поры, запряг его в колесни и поехал за реку, в лес Балинского.

Там было влажно и очень тихо. Негромкий стук деревянных осей и шелест кустов, разгибающихся позади колес-ней, держал Базанова в неослабном напряжении, хотя он знал, что лесной сторож Балинского, глухой Афанасий, отродясь не обходил лес по ночам. Страх его немного улегся, когда он, поставив лошадь в сторонку, приступил к делу: вырубил вагу, расчистил место вокруг облюбованной несколько дней назад старой ели с очень прямым и ровным стволом, более двенадцати дюймов в отрубе. Затем, поплевав на руки, вооружившись топором и поручив себя заступничеству чудотворца Мир Ликийских — снисходительного патрона воров — размахнулся и вонзил острое лезвие невысоко над землей в мягкую оболонь ствола.

Привычная крестьянская работа направила мысли по привычному руслу: не ошибиться бы, в какую сторону валить? Как придется одному раскряжевать ствол? Сохрани бог не выбраться до свету.

Удары топора в уснувшем лесу отдавались далеко и гулко. Спустя недолго зашмыгала пила, уже много тише.

Самая страшная минута наступила после того, как подпиленное дерево с треском стало валиться и упало на землю. Базанов замер ни жив ни мертв, боясь шевельнуться: уже мерещились разбуженная наделанным громом усадьба Балинских и барин, скликающий народ, чтобы с ним расправиться… Не сразу приступил он к обрубке сучьев. Позванивание топора понемногу успокоило старика, и он задышал свободнее.

Время летело быстро — боязнь не справиться вовремя подстегивала Базанова. Он работал как в чаду, торопясь изо всех сил. С него текло как в бане, и некогда было обтереть лицо.

Но вот покончено с последним резом. Базанов поднялся с колен и побежал, спотыкаясь, к лошади, недвижно дремавшей под деревом. Он подвел колесни, наполовину выпряг их, потом снял с передка одно колесо и стал вываживать комель, натужно крякая при каждом коротком толчке, каким он по вершку сдвигал бревно, накатывая на конец оси.

Под деревьями светлело. Заслышались птичьи голоса, за лесом, должно быть, всходило солнце. Но два десятиаршинных бревна, как-никак, навалены и увязаны на колеснях.