Избранное

— Это напоминает l’intègre Roland[7], не правда ли, Надин? В этом есть что-то античное…

— Когда я думаю об Алексее, мне вспоминается судьба дофина, Тампль и ужасный башмачник Симон. — При этом Надин, немолодая дама рыхлого склада, поднесла к глазам надушенный батистовый платок.

— Успокойтесь, моя дорогая Надин, у нас этого не допустят, я знаю из первоисточника. Правительство решило отдать царской семье Ливадию. Говорят, государь любит ухаживать за розами. Императрица, очевидно, пострижется. Очень вероятно, — доверительно продолжала она, — что Учредительное собрание предложит корону цесаревичу — будет Алексей II. Устроится регентство, как после Людовика XIV. Намечаются… Ты собралась уходить? — с тенью неудовольствия обернулась Юлия Владимировна к Лиле, резко поднявшейся с плетеного кресла.

Девушка смотрела на свою тетку с отчаянной решимостью и вызовом. Она даже побледнела от волнения.

— Да… Я не могу слушать. Неужели, тетя Юля, вы не видите? Впрочем, извините меня… Нет… я… Я решила, я прошу разрешить мне… сейчас же уехать, вырваться… Здесь, как за монастырской оградой, никто ничего не знает, повторяет всякие…

— Лиля, что с тобой, это…

— Неприлично, я знаю, — истерически вскрикнула девушка и сбежала с террасы.

Бурная выходка племянницы огорчила Юлию Владимировну. Ее собеседница сидела, скромно потупившись, чтобы не усугублять замешательства своей старой институтской подруги — кому, как не им, было понятно, насколько нарушила девушка правила приличия.

Лиля укрылась в беседке в конце цветника и там наедине переживала свою вспышку. Ей самой были не вполне понятны не покидавшие ее раздражительность и легко навертывающиеся слезы.

Зашуршал песок. Кто-то подходил к беседке, напевая траурный марш Шопена. Лиля узнала голос Александра Александровича. Музыкант остановился перед входом в беседку — длинный козырек бросал резкую тень на его лицо. Он держался сутуло и, засунув руки в карманы брюк, плотно прижимал локти к телу, словно зяб в этот жаркий солнечный день. Поэтому таким неожиданным для его сумрачного и немного жалкого вида был энергичный тон, с каким он обратился к Лиле:

— Это вы, Лиля, здравствуйте! Обретаетесь в одиночестве, кругом цветы, раскрытая книга — прямо сцена во французском стиле… для Чайковского!

Музыкант пристально смотрел на Лилю, морщинка пересекла его лоб, он слегка вздохнул:

— Ничего, все пройдет, разнесет ветром. Главное — не слишком слушать чужие советы и быть самостоятельной. — Он усмехнулся своим мыслям, вряд ли совпадавшим с даваемым советом.

Однако его наугад сказанные слова совпадали с настроением Лили, и она решила поговорить с музыкантом, казавшимся ей всегда хорошим человеком с несчастливо сложившейся судьбой. То, что его не жаловала тетушка, даже привлекало симпатию девушки.

— Александр Александрович, вы ведь участвовали в революционном движении? — приступила она к волновавшей ее теме.

— В студенческие годы ходил на сходы, горячился, царя ругал, искал великой народной правды — все было! — Поколебавшись, он сел на краешек скамьи, с которой Лиля смахнула несколько упавших листьев. Поймав сочувственный взгляд девушки, брошенный на его неряшливую одежду и понурую фигуру, он выпрямился и с нарастающим раздражением продолжал: — А впрочем, чепуха все это, фразерство одно. Нас в России всегда фраза, пустословие заедают. Говорят все одно, поступают иначе… Особенно дворяне русские никогда не считали для себя обязательными исповедуемые ими высокие идеалы свободы и тем паче — равенства! Ха-ха! Все это, извините, старо, как мир, похоже на анекдот, но… проповедовать свободу и равенство и торговать крепостными — это, знаете ли… Так же, только в ином плане, поступают современные либералы.

Он остановился, и Лиля, прямо глядя ему в глаза, спросила очень серьезно:

— Как вы думаете, что должен сейчас делать в России честный человек?