Избранное

Застоявшаяся лошадь охотно тронулась, но не сдвинула тяжелый воз с места. От рывка ее швырнуло в сторону, она, испугавшись, снова дернула вперед изо всех сил, влегла в хомут и пошла, оставляя глубокие следы в рыхлой лесной земле. За колесами затемнели две колеи. Базанов вел лошадь под уздцы, выбирая дорогу между деревьями. У него отлегло от сердца: неоспоримые улики — груда густо-зеленых еловых веток и брызги свежей щепы вокруг пня — остались позади. Еще немного, и он выберется на дорогу, и тогда — ищи ветра в поле! Но тут его и подкараулила беда: на ухабе колесни сильно качнуло, бревна посунулись, их тряхнуло, и передняя ось с треском переломилась пополам. Конь сразу встал.

Измотанный усилиями и страхами старик схватился за голову, заохал, беспомощно озираясь вокруг. Все пропало! Что делать? Отпрячь лошадь и убраться подобру-поздорову? А как же колеса — новенький, только весной справленный скат? Без них лучше на двор не являться.

Солнце уже мягко осветило деревья, когда Базанов взялся тесать сваленную им березку, чтобы сделать из нее ось. Вконец расстроенный, он бестолково тюкал топором, и дело не спорилось. Голодная, непоеная лошадь, запутавшись в вожжах, стояла с подвернутой головой и изредка вздрагивала кожей, отгоняя начинавших летать оводов. Когда над головой громко заверещала белка, Базанов зажмурился, точно ждал, что на него сейчас обрушится весь лес.

Не успел он оправиться от испуга, как неподалеку раздался ружейный выстрел, за деревьями мелькнули бегущие люди, послышались голоса. Побледневший порубщик рванулся было, но ноги не послушались, он так и остался на коленях возле пня, выронив занесенный топор. Так его и застали подбежавшие к нему Петр Александрович с сыном и фон Ховеном.

В хилом растерзанном мужике в стоптанных лаптях, обсмоленной рубахе, с закрытой руками головой было что-то настолько жалкое и приниженное, что с Петра Александровича, порядочно распаленного стуком топора в его лесу, сразу слетели пыл и негодование.

Как бы все обернулось, будь на месте Базанова дерзкий, вооруженный топором порубщик — угадать трудно. Но следует сказать, что всем троим рисовалась встреча именно в этом роде, и каждый из них — что греха таить? — мобилизовал весь наличный запас мужества, дабы не растеряться в решительный момент. Теперь все были сбиты с толку и несколько сконфужены, как если бы на охотника, стоящего возле берлоги, вышел длинноухий беляк.

— Что за безобразие… — возмутился Петр Александрович, когда молчать больше стало невозможно. — Кто тебе позволил? Как…

Он осекся. Базанов продолжал стоять на коленях, не открывая лица.

— Встань сейчас же, встань, это что такое? — вырвалось у Балинского с искренним раздражением. Он вдруг понял, что в униженной, обреченной позе мужика есть что-то оскорбляющее и его достоинство.

— Ты что, оглох, слышишь, что тебе сказано? — выскочил вперед Владимир и толкнул порубщика в плечо. Тот качнулся и, чтобы не упасть, уперся руками в пень, открыв при этом лицо, выражавшее предельное отчаяние и стыд.

— Не смей его трогать! — с испугом крикнул Петр Александрович и тут же открыл рот от изумления: — Василий? Это ты? Вот это да! Базанов, боже!

Он был потрясен, не верил своим глазам, не знал, что сказать: если такие благонравные и кроткие мужики едут к нему в лес, значит… значит… Петр Александрович даже побледнел.

Базанов медленно, неуверенно поднялся и стоял потупленный и сникший, опустив руки-плети. Казалось, прикажи ему сейчас Балинский повеситься на собственных вожжах — он пошел бы выбирать сук.

— Как тебе не стыдно, Василий, — с неподдельным возмущением начал Балинский. — Как ты пустился на такие дела? Ведь это же воровство, настоящее воровство! Если бы к тебе кто-нибудь в клеть забрался, что бы ты тогда сказал? Очень стыдно, я за тебя краснею. Ну что с тобой делать?

— Грех попутал, Петр Ляксандрович, теперь воля ваша, — выдавил из себя едва слышно Базанов.

— Вот именно — ваша воля! Надо было раньше думать! Немедленно уезжай, сейчас же! Чтобы это было в последний раз. Иначе… иначе…

— Папа, его надо проучить, — не вытерпел Владимир.

— Примерно наказать, чтобы другим неповадно было, — поддержал друга молчавший все время фон Ховен, подтянутый и вылощенный молодой человек с холодными глазами.

— Я сам знаю, что делать, — оборвал его Петр Александрович, как раз в эту минуту совершенно не знавший, что предпринять: нельзя простить, но еще немыслимее наказать такого беззащитного, распластанного мужичонку… Вот история! — Не знаю, кто тебя научил, дурной пример подал, — наставительно продолжал он. — По этой дорожке пойдешь, недолго и в тюрьму попасть! Надеюсь, что ты одумаешься и этого никогда больше не повторится. Обещаешь? Так вот… да…

Базанов не отвечал. Балинский мялся. Вдруг он нашел выход.

— Эти бревна свези на усадьбу. Сдашь приказчику. А где рубил, изволь убрать сучья, макушку, я не допущу такого безобразия в своем лесу. Хоть к себе увези. Теперь я пойду, а вы с ним ступайте домой, — обратился он к своим спутникам.