Избранное

Знать, что он есть! И что Шато-Мюзо

здесь, на земле, а не в надзвездном царстве!

Скорее в путь! Спеши узреть его:

твоя душа нуждается в лекарстве.

Ты — Безымянный, ты — не Валери,

но он приветлив, что ни говори.

И вот уже ты едешь, ты летишь,

терзаешься сомненьями в дороге.

Тебя снедают страхи и тревоги,

ты сам себе с укором говоришь:

«Ничтожество! Опомнись! Он ведь — бог!

Постой, тебя не впустят на порог!»

Вокзал… Ты прибыл… Крохотный отель…

Грохочет по булыжнику пролетка…

Вот башня… Вот чугунная решетка…

О Безымянный! Ты в своем уме ль?

Еще есть время! Уходи, пока

ты не нажал на пуговку звонка!

Вдруг настежь дверь — и он перед тобой

возник внезапно собственной персоной.

С платком на голове… Немного сонный…

«Откуда вы узнали адрес мой?

Прошу войти…» Взволнованный до слез,

ты в дом вступаешь сквозь шпалеры роз.

О, этот сумрак!.. О, как сжало грудь!

О, как скрипят проклятые ботинки!..

Тяжелый шкаф. Высоких стульев спинки.

Лавандой пахнет в комнатах чуть-чуть.

Простая печь… Кушетка… Чашка чаю…

«Мой старый замок. Здесь я выжидаю…»

И кресло… И хрипящие часы…

И голос, как пропущенный сквозь вату.

Глаза, что для лица великоваты…

Обвислые калмыцкие усы…

Рука-перчатка подбородок трет,

и что-то тихо произносит рот.

Понять бы только! Увезти с собой

хотя б словцо! Ты слишком глуп и молод!

Так утоли ж, уйми рассудка голод!

О, как ты щедро награжден судьбой,

как счастлив ты! Ты в доме у

него,

и, кроме вас, здесь нету никого.

А голос говорит уж час подряд.

Ты в упоенье от его находок.

Глаза, рука-перчатка, подбородок

с ним вместе говорят и говорят.

И вдруг он замечает мимоходом:

«Вы что ж, поэт? Гм… Вы из Праги родом?»

Читать ему стихи?! Я обомлел.

Дойти ли до безумия такого?

Но дальний голос продолжает снова:

«Вы извините… Слишком много дел

скопилось вдруг… Сейчас я очень занят.

И кто в почтовый ящик мой заглянет,

тот изумится: кипы телеграмм

и рукописей тщетно ждут ответа.

Два добрых года бы ушли на это,

когда бы стал читать, признаюсь вам.

К тому ж я болен… Так что не взыщите…

Но вы мне обязательно пишите…

Надеюсь разгрузиться к рождеству…

Да что вы, что вы! Извиненья бросьте…

Напротив, мне приятно видеть гостя —

ведь я почти отшельником живу…

Как ваше имя?.. Вот клочок бумаги…

Счастливый путь до милой старой Праги!..»

…До милой Праги!.. Боже, дай мне сил

сквозь роз благоухание пробиться,

с паломничеством детским распроститься,

что я так торопливо совершил…

…И мимо роз, сквозь строй благоуханный,

уходит к безымянным Безымянный…

О, С ФАКЕЛОМ ЗНАНЬЯ В ПУСТЫНЮ ИДТИ,

но не прозябать в пустыне!

К сердцам одичавшим дорогу найти,

любить их, служить им отныне.

Иль скрыться в себе и забыть обо всем?

Слишком поздно пришли мы на свет…

Кого мы своими стихами спасем,

когда читателей нет?

Ты жаждешь проникнуть сквозь стужу сердец,

ты мнишь растопить этот лед,

ты знаешь, какой их печальный конец

в противном случае ждет.

Но разве способен их каменный слух

хоть раз воспринять твою речь?

Но разве огонь, что в их душах потух,

хоть кто-нибудь в силах разжечь?

Фра Анжелико, низвергнутый в ад,

со стен сорваться готов.

В витринах хрустальные рюмки дрожат,

страшась их старческих ртов.

Тяжелые шторы, зеркальный паркет —

все тронуто тленьем одним.

Последний бетховенский квартет

швыряет проклятия им.

Мне кажется, даже здания вилл,

которые так хитро

Лоос недавно соорудил,

свое презирают нутро.

И неразрезанный Джойса том,

гардины, часы, кровать,

владельцев презрев, сговорились о том,

что надо бежать, бежать…

А ты вознамерился их спасти!

Стыдись своих жалких потуг!..

О, с факелом знанья в пустыню идти?

Как много пустынь вокруг!..

О, КАК ЖЕ ОНА ХОРОША,

вечность минутная эта.

Снова раскрыта душа

настежь для звука и света.

Только запомни, брат:

нет, ты не в мире теней.

Город ворваться рад

в мир сновидений,

толпы стоят у врат

царства твоих прозрений,

нет им пути назад

для отступлений!

Вечность ты можешь вместить в свою грудь

можешь подняться к заоблачным высям.

Но на земле начинается путь!

В центре земли! От нее ты зависим!

Слышишь ли ты, как ночью в твой сон

с улицы смутный врывается стон?

Это плачет голодный город,

это ходит по городу голод.

И клянут, как чуму, эту ночь,

на бульварной скамье замерзая,

те, кому ты не можешь помочь,

сновиденьями сердце терзая.

А в тюрьме сквозь решетки окон

ищут небо тысячи глаз,

обреченные слепнуть до срока.

Чем ты выручил их?

Чем их спас?

Эта ночь в немоте, в черноте,

словно рок, над тобой нависла.

Красота? Есть ли прок в красоте?

Вечность? Нет в твоей вечности смысла!

Победи, одолей этот страх,

научись пересиливать вечность.

Победит на земле человечность —

превратит одиночество в прах,

если утро пройдет ураганом

по дорогам, по землям и странам

и избавит людей от испуга.

О, как люди найдут друг друга!

Им не будут нужны утешенье и жалость,

лишь одно: чтобы в жизнь душа погружалась!

Хочешь — молчи, хочешь — смейся и пой!

Одиночества рухнули стены!

На ликующих улицах слейся с толпой.

Даже если один ты — весь мир с тобой.

И повсюду сердца-антенны!

Я СПАЛ, НО ЭТО НЕ БЫЛО СНОМ.

Ветер вломился в мое окно,

и осколки ранили спящий лоб,

и морская волна обдала меня.

Ровно полночь показывали часы,

но на стеклах красный играл рассвет,

и утренний ветер смял простыню,