Избранное

Золото в банке капризном не призрак, скорее
                                                              пророк,
многим тысячам ведомый, только медной монете
нет приюта нигде, пристанища нет ей на свете;
нищий слепец как родной для нее уголок.

В магазинах соседних деньги, как дома;
маскирует их мех, гвоздики, шелка;
он, молчаливый, стоит, и ему одному знакома
пауза: деньги дух переводят исподтишка.

Ночью хотела бы сжаться разжатая вечно рука;
утром будет судьбу ловить она снова и снова
и удерживать; светел, убог разрушающийся
                                                              понемногу;

но приметил бы только его прозорливый издалека
и воспел бы, восславив. Лишь в песне предвестие слова.
Слышно лишь Богу.

XX

Здешнее: дальний урок меж созвездий-соцветий
скольких влечет, как и влек;
соученик наш, первый, второй или третий,
непостижимо далек.

Мы протяженность едва ли в судьбе обнаружим,
пусть ее мера — магнит;
так осторожно сближается девушка с мужем:
как бы минуя, манит.

И в отдалении не замыкается круг,
Стол широкий, на блюде, как позывные,
рыбьи лица и взгляд.

Рыбы немы, но что, если, минуя звук,
где-нибудь в пространстве без рыб иные
по-рыбьи заговорят?

XXI

Сердце мое, воспой невиданные сады,
издали прозрачные, как стеклянная ваза,
где наслаждаются прохладою воды
розы Исфагана или Шираза.

Сердце мое, ты тоже не лишено
этих цветущих ветвей, для которых вериги —
при ветерках возносящихся спелые фиги,
и на пиршество с ними ты тоже приглашено.

Ты не знаешь лишений, когда ты достойно дани,
принимая одно решение: быть!
Шелковое, ты в составе священной ткани;

И в одну из картин внутренне вовлечено ты,
(пусть каждый миг твой — мука, ты нить)
от ковра прославленного не отлучено ты.

XXII

Вызов судьбе: дивное изобилье
нашего бытия — городской пейзаж.
Каменные мужи, изваянное усилье:
на краю портала и под балконом страж.

Медные колокола, чья дубина
сокрушить готова будничный хлам,
или колонна в Карнаке, нет, руина,
пережившая почти вечный храм.

Так излишества рушатся в безуспешной
гонке желтого дня; предшествует он кромешной
тьме, а в ночи ослепительная заря.

Но не напрасно кривые в полете нависли.
Ярость пройдет, но, быть может, останутся мысли,
и то, что было, значит, было не зря.

XXIII

Призови меня ты в предстоящий
час, неотвратимый средь времен;
у него собачий взгляд молящий,
но и он при этом отвращен,

если ты схватить его намерен;
лишь в недостижимом даровит,
ты свободен, если не уверен,
кто тебя в пути благословит.

Ищешь ты опоры бестолково,
молод слишком, зелен для былого,
для того, что не было, ты стар.

Прав лишь тот, кто славит неизменно
тех, кто ветвь и нож одновременно,
нас — в грядущей сладости удар.

XXIV