Избранное. Исторические записки

Тургенев – прирожденный лирик-бытописатель. Не ландшафт сам по себе, и не солнечный свет в отдельности действуют на наше чувство: они совместно очаровывают нас, и для чуткого зрителя каждый ландшафт имеет свое, наилучшее освещение. Так в картинах жизни, нарисованных Тургеневым, нас чарует соответствие особенного света, исходившего от него, с самой жизнью, которую он освещает нам. Что до меня – я люблю прошлое, так сказать, метафизически, потому что прошлое – глубокие воды. Там под наружным волнением можно видеть вечные течения духа, следить их неудержимый напор и их столкновения; и потому там можно учиться важнейшему искусству жизни – различать подлинные сущности в мареве нынешнего дня. Но я люблю прошлое и непосредственным чувством. Тургенев не умел глубоко вскрывать жизнь; он видел в свое время не многим больше, нежели я вижу сегодня. Зато – и может быть тем лучше – он сумел, как никто, целиком погрузиться в художество и передать потомству слитный аромат своего духа и своего времени.

И вот мы от написанных им книг и от изображенной им жизни возвращены внутрь его одинокой и замкнутой личности. О художественном произведении, как и о всяком другом продукте творчества – не повторения, можно сказать, что оно живет только в своем творце, хотя существует вне его. Повесть Тургенева, конечно, имеет свою структуру и форму, свою окраску, фабулу, стиль – словом, всевозможные объективные качества, так же, как и всякая вещь в мире. Эти качества можно определить и описать. Но как бы подробно ни описать их, человек, не читавший той повести, не узнает главного о ней, – не узнает именно ни ее самой, как живого целого, ни действия, которое она произведет на него; потому что сущность художественного произведения – в одушевляющей его идее-страсти, а не в его качественных признаках, которые все соподчинены той идее. Как всякий живой организм есть своеобразный и однократный план и неповторимое назначение в мире, так в поэме, которую мы читаем, отложился и действует полуосвещенный сознанием замысел поэта. А замысел человека есть плод всей его воли, всех его предрасположений, опыта, навыков, размышлений. И потому произведение искусства может быть правильно понято только в целостной живой личности своего творца, и совершенно не может быть понято вне ее, как объективно существующее.

Страницы Тургенева насквозь пропитаны тонкой грустью; и вот нам надо понять, о чем он лично грустил на земле и почему пел грустные песни. На этот вопрос я отвечаю: он тосковал о самом себе, каким должен был бы быть и каким не был.

Ему было грустно и скучно жить, и свою грусть и скуку он возвел в объективную истину; он утверждал, что жизнь по существу пуста. Но наперекор своей мысли, как бы против воли, – «не все он в мире ненавидел, не все он в мире презирал». Если бы спросить его: что же в итоге? ничего нет прекрасного и желанного под солнцем? – он ответил бы: нет! есть счастье, есть красота – быть как Дон Кихот, как Инсаров, как Елена, быть как один из тех тринадцати журавлей, – лететь неудержимо к одному себе видимой цели. На земле и в земной оседлости все ничтожно; прекрасно только лететь, лететь без остановки от земли.

Вот о чем он грустил на земле. Он представляется мне огромной птицей с больными крыльями, которая с завистью и тоскою следит глазами вольный полет журавлей и мелодическим кликом шлет им привет. Не чудо ли? бескрылый, он был окрылен своей страстной тоскою, летел сердцем туда, к своей недостижимой цели, и крылатой песней досягал ее. Они все – и Пушкин, и Лермонтов, и Тютчев, и Толстой, и Достоевский – были как пленные птицы на земле, все тяжко томились здесь, но в страстной тоске по небесным просторам их дух обретал крылья и действительно уносился от неподвижной и темной земли. Их томление принадлежит им самим и прошлому, оно кончилось с их жизнью; нам остались их крылатые песни. Слушайте их песни, вслушивайтесь чутко, – вы почувствуете, что и вы в плену и что и у вас за спиною шевелятся крылья.

Приложение [27] Л.Н. Толстой в 1855–1862 годах

Чего я хочу? – Познать себя в отношении к естественному порядку вещей и покориться ему.

Эпиктет^31*