Избранное. Том первый

Иван промолчал. Ему было жалко мать, ведь она берегла его, как волчица своего детеныша, боялась, как бы не отняли его. А он чем виноват? Неужели надо сложить руки, скрывать свои мысли, стать подлизой?.. Иван знает, как тяжело приходится его семье. И старуха по-своему права. Но сейчас он слушал ее уже без нетерпения и злобы. Пускай себе зудит; он будет молчать или отвечать ей сквозь зубы, а делать станет по-своему. Если ей перечить, она ему покоя не даст. А все же, когда его арестовали, ведь она одна моталась ради него и за десять дней постарела на десять лет. Как он тогда жалел и любил ее! И в полицейском участке и у следователя он видел только ее — сморщенную, с усталыми печальными глазами, покрытую черным платком.

— На, оденься, а то простынешь, — сказала она, сунув ему в руки изодранную куртку, когда его с Димо выводили из общинного управления, чтобы вести в город.

Ивану не нужны были эти лохмотья, и он взял их, только чтобы не огорчить мать. Сколько всего она тогда навалила на себя — рваную фуфайку, серый кафтан Минчо, изношенный суконный плащ… И сейчас, когда она затянула свою старую песню, Иван слушал ее более снисходительно и спокойно, чем раньше. Мать права, все, что она делает, она делает ради его блага. Он понимал ее, но ему было больно, что, она-то его не понимает.

«Что поделаешь, — думал он, пожимая плечами, — старое дерево не легко гнется».

Вернувшись из Пловдива, он первый заговорил с Тошкой, и она с радостью отвечала ему. Вначале он думал и говорил только об аресте, о людях, с которыми встретился, о том новом, что узнал и увидел, а о разделе имущества и вспоминать не хотел — теперь он считал, что заниматься и мучиться этим глупо и мелочно. Но позже, когда на него опять навалились домашние заботы, мысли о замужестве Тошки и разделе снова начали жалить его. Однако теперь он быстро с ними справлялся. «И она имеет право жить», — словно упрекал он себя за то, что раньше сердился на Тошку. И как ни дороги ему были и земля, и дом, и весь домашний скарб, он уже понимал, что Тошка должна получить все то, на что дает ей право закон простой человеческой справедливости. Со вторым ее мужем, кто бы он ни был, как бы он ни был плох — если только он не окажется приспешником Ганчовского, — они поладят и будут относиться друг к другу по-братски. Тошка женщина добрая, разумная, она поможет им подружиться. Но он, Иван, постарается, чтобы все у них было начистоту. Как только Тошка скажет, что надумала выйти замуж, он попросит ее немного подождать, созовет всех друзей и родных, и в их присутствии они разделятся по-хорошему, с общего согласия. Не будет никаких проволочек, никакого откладывания. Каждый возьмет свое, каждый выскажет свои пожелания открыто и чистосердечно. Так, чтобы муж потом ни на что не мог претендовать, а то ведь, как говорится, у людей глаза завидущие.

Тошка оживилась, разговорилась, не знала, чем угодить свекрови и деверю, пряла, стирала, стряпала, чинила одежду. Если Иван запаздывал вернуться домой, она кормила и поила волов, вычищала хлев. Иван тогда ворчал на нее, делая вид, что сердится, но ясно было, что он доволен.

— Ты своими делами занимайся, сестра, — говорил он ей, — а если я где и задержусь, так волы ведь не сдохнут ни от голода, ни от жажды.

— Э, велико ли дело! — возражала Тошка.

Старуха только пряла, но у нее работа не спорилась. Она стала очень молчаливой и рассеянной. Иногда казалось, будто она смотрит на что-то, но ничего не видит. Взгляд ее был обращен внутрь, лицо стало землистым, как у умирающего.

— Немного ей жить на свете осталось, — говорил Иван, покачивая головой.

Однажды он долго смотрел на нее, наконец не выдержал и спросил:

— Мама, может, тебе нехорошо, а?

Старуха подскочила как ошпаренная.

— Почему нехорошо? Я здорова, ничего у меня не болит… Ты за собой смотри, а я уже состарилась, что с меня, старухи, взять…

— Если тебе нездоровится, давай пойдем к доктору, а? — мягко продолжал Иван. — Ты, может, и не знаешь, что больна, а на самом деле уже заболела… Хуже не будет, если мы к доктору сходим…

— Никакого доктора мне не нужно, — обиделась старуха. — Говорю тебе, я здорова…

Иван перестал настаивать на лечении, но смотрел на мать озабоченно и чем больше смотрел, тем больше боялся за нее. «Что с ней такое творится? — спрашивал он себя. — Все молчит, словно ее по голове стукнули… Может, это потому, что брат умер и она с горя… свихнулась? — снова спрашивал он себя, вздрагивая от страха. — Только бы не стряслась эта беда! — молился он. — Лучше уж пусть умрет, чем…»

Бывали дни, когда старуха оживлялась, разговаривала, ворчала на Пете, и тогда Иван немного успокаивался. Но это случалось редко.

24

Сухой мороз сковал землю. Иван перебрал черепичную кровлю дома; сломанные, негодные черепицы выбросил, а остальные уложил плотнее и промазал ребра. Он хотел было переложить и кровлю мякинника, но старуха не позволила.