Избранное. Том второй

— Нет, дедушка, — устремил на него умоляющий взгляд Анго. — Дай, я прочту до конца… Мои товарищи записали сообщение из Москвы…

Мальчик попробовал объяснить старику, как получаются сообщения из Москвы и каково действительное положение на Восточном фронте, но дед Фома оборвал его:

— Врут они, товарищи твои, милый! И радио ихнее врет! Не могут из Москвы сообщать такие вещи… Русские отступили перед немцами! Держи карман шире!.. Не могут русские отступать перед немцами. Знаю я немцев, по прошлой войне знаю. И теперь видел их. И русских знаю…

С этого дня дед Фома замкнулся в себе. Он никому больше не верил. Верил только Манолу. Не будь Манол сейчас в концентрационном лагере, он сказал бы правду. И этим шакалам в корчме Мисиря плохо пришлось бы. Потому-то они и отправили его туда. Потому и убрали из Села. Чтоб было легче врать и обманывать народ.

Старику казалось, что такие, как Мисирь и отец Стефан, закрыли перед правдой все границы Болгарии и не допускают ее до народа. Но дед Фома знал, что ложь не будет бесчинствовать вечно. Потому что истина — как солнце: ее можно заслонить, но совсем скрыть нельзя. Придет день, и, конечно, не особенно далекий, — люди поймут, кто был прав, а кто не прав… Лишь бы поскорей, чтоб деду Фоме увидеть. Годочки летят, и старость берет верх с каждым днем, но дед Фома стиснет зубы и дождется новой встречи с братушками, такой же, как в 1878 году.

Зима наступила суровая, жестокая. Холод налетал волнами, сковывая все. Загудели такие метели, каких и дед Фома не запомнил. Целые тучи снежной пыли носились по полям и холмам, засыпая канавки, лощинки, ограды и плетни. По селам во многих местах образовались сугробы до самых крыш. Дороги опустели, селения словно прижались к земле, потонув в белом море снежных вихрей. На улицах села не показывалось ни души. Люди жались к печкам, закутавшись, съежившись, и толковали о войне. Никто из этих трудолюбивых крестьян не думал о том, что вымерзнут посевы, пострадают плодовые деревья, передохнет скотина. Никто не тревожился и о том, что, коли зима будет и дальше так свирепствовать, не хватит дров. Все радовались тому, что на Восточном фронте замерзают немцы. Радостные сообщения о бедствиях, которые терпит гитлеровская армия, передаваемые от двора к двору, перелетали через площади и полянки, разносились по селу. Часто можно было видеть, как кто-нибудь из крестьян перебегает двор, неся новость соседу. О положении на Восточном фронте можно было судить и по тому, что завсегдатаи Мисиревой корчмы и все их близкие и друзья повесили носы.

Дед Фома твердил, что такая тяжелая зима — предзнаменование. Такая же была и в 1877 году. Пока было тепло, турки держались. Но как завернули большие холода, они подняли руки: теслим![24] Русские, рассказывал дед Фома, были рослые, здоровые и пришли из холодной страны, им любой мороз был нипочем; а турки, как и немцы, — народ нежный, привыкли к теплу. Дед Фома уверял, что и немцы, подобно туркам в 1878 году, погибнут от силы русских и от жестоких холодов.

Долгое время фашисты утверждали, что Москва уже сдается, но все откладывали на два-три дня вступление гитлеровских армий. Утверждали, что и Ленинград не нынче завтра капитулирует. Но в середине зимы даже Килев признал, что немцы отступили: дескать, советская столица им не нужна. Об отступлении немцев под Москвой пошла речь и в корчме Мисиря. Когда холода поослабли, дед Фома опять стал ходить слушать радио. Он слушал разговоры о немецком отступлении, усмехаясь в свои редкие усы. Потом, думал он, они признают, что немцы в России вовсе и не наступали. Но пока он был доволен уже тем, что они признают: да, немцы отступают! Дед Фома был уверен, что в конце концов все согласятся с ним. Нужно только время. Только немножко времени. Время — самая лучшая газета, думал старик, и самое хорошее радио. Оно и слепым покажет, что русские никогда не отступали и никогда не отступят.

Как-то раз в конце зимы, когда снега уже начали таять и воздух стал мягче, отец Стефан опять расположился в корчме Мисиря с газетой в руках. Он говорил, что до сих пор немцы воевали только с помощью живой силы, не желая уничтожить всех русских. Но теперь, так как русские не хотят сдаваться, немцы будут воевать только с помощью техники. И таким образом уничтожат в России все живое.

— Вот, — показал отец Стефан на какой-то газетный столбец, — тут пишут: теперь мир увидит, что значит немецкая наука…

Дед Фома насмешливо улыбнулся. Поп, у которого глаза так и шныряли во все стороны, заметил насмешливую улыбку старика. Но на этот раз он не назвал его «неверным».

— Ну, дед Фома, все не веришь? — спросил он только.

— А ты все веришь? — возразил дед Фома с торжествующей улыбкой.

— Я верю в немецкую науку и говорю вам: немцы покажут теперь свою технику…

— На светлую лошадку ставил — провалилось, авось темная вывезет? — вздернул плечами дед Фома.

Кругом послышался смех.

На этот раз отец Стефан ничего не сказал; сел в сторонку, спросил себе кофе и, заслонив лицо газетой, погрузился в размышления.