Избранное. Тройственный образ совершенства

Поэт от природы, Петрарка был одарен незаурядным эстетическим чутьем и тонким музыкальным слухом. За красоту формы он первоначально и полюбил римских классиков. Еще ребенком, в родительском доме, он прочитал несколько произведений Цицерона, и они произвели на него неизгладимое впечатление. «Еще не понимая их содержания, – рассказывал он позднее, – я не мог оторваться от них, пораженный сладостью и мелодичностью самых слов, и все другое, что мне случалось читать и слышать, казалось мне уже грубым и неблагозвучным». С этих пор чтение римских классиков сделалось его страстью. Он не оставил их и тогда, когда отец, сам юрист, желавший и сына сделать юристом, отправил его в Монпелье изучать право (1319); Петрарка и здесь продолжал с увлечением изучать римскую литературу, тщательно скрывая свои занятия от отца. Он рассказывает, как однажды отец, приехав по делам в Монпелье и найдя у него несколько классических сочинений, рассердился и бросил их в огонь, чтобы они не отвлекали юношу от его университетских занятий. «Увидя это, – рассказывает Петрарка, – я разразился горьким рыданием, как если бы огонь жег мое собственное тело; и я хорошо помню, как отец, тронутый моими слезами, вынул из пламени две уже полуобожженные книги – одною рукой Вергилия, другою – риторику Цицерона, – и, протягивая их мне, с улыбкой сказал: “Возьми их! сохрани эту для развлечения в редкие минуты, а эту – как пособие для твоих занятий правом”. Четыре года спустя отец перевел молодого Петрарку, для завершения юридического образования, в Болонью; отдаленность этого города от Авиньона, где жили родители, избавила его от стеснительного надзора, и он мог с большей свободой предаваться изучению классиков, а спустя еще 3 года, в 1326 г., старик Петракко умер[11].

«Сделавшись господином над самим собою, – говорит Петрарка, – я немедленно отправил в изгнание все юридические книги и вернулся к моим любимым занятиям; чем мучительнее была для меня разлука с ними, тем с большим жаром я снова принялся за них».

Эту страстную привязанность к латинским авторам (греческого языка он не знал) Петрарка сохранил до конца жизни. Высшее его наслаждение – чтение классиков; он неистощим в похвалах их мудрости и красноречию. Цицерон для него величайший писатель всех времен и народов, гениальный и неподражаемый прозаик, который может не нравиться только тем, «кто либо не знает, что есть истинное и совершенное красноречие, либо ненавидит его». Его второй любимец – Вергилий. Еще в молодости он списал себе Вергилия вместе с комментариями Сервия{220} и эта книга всю жизнь была его неразлучным спутником, исключая несколько лет, когда она была украдена у него; он записал в ней день кражи и день, когда она была возвращена ему, дни смерти сына, Лауры и друга Сократа. Цицерон и Вергилий для него – оба глаза латинской речи. «О, великий творец римского красноречия, – пишет он Цицерону, – не я один, но мы все, украшающие себя цветами латинской речи, обязаны тебе благодарностью, потому что из твоих источников мы орошаем наши поля. Мы должны откровенно сознаться, что, руководимые тобою, на тебя опираясь и озаряемые блеском твоего имени, мы под твоим же покровительством дошли до нашего искусства в писании. Но у нас есть и другой вождь на поприще поэзии: судьба хотела, чтобы мы имели за кем следовать и вольным, и стесненным шагом, чтобы у нас было кому удивляться и в плавной речи, и в пении». За Цицероном и Вергилием следуют Ливий, Плиний, Сенека, Варрон, Квинтилиан и другие, это его лучшие друзья, в их кругу он чувствует себя счастливым. Он пишет им дружеские письма, то упрекая их в непостоянстве и слабости, то осыпая похвалами, то выражая сожаление об утрате их произведений. Сам он всю жизнь, не щадя трудов и издержек, собирает уцелевшие обломки античной литературы. Он неустанно поощряет своих многочисленных корреспондентов к розыскам, сообщает необходимые сведения о сочинениях, которые хотел бы получить, и посылает деньги на переписку их. Во время своих частых путешествий он не упускает случая порыться в монастырских книгохранилищах, и когда его поиски увенчиваются успехом, радость его безгранична. Эту радость он испытал дважды – найдя в Люттихе две неизвестные речи Цицерона и в Вероне – полуистлевшую рукопись его писем. Зато он не мог простить себе пропажи Варроновских «Древностей», которые когда-то были у него, и был безутешен, когда узнал, что его старый учитель, Конвеневоле да Прато, внезапно скрылся, заложив или продав ссуженный ему Петраркою трактат Цицерона «О славе».