Избранное. Тройственный образ совершенства

Все делать и делать, день за днем, – точно поденщик. И уж все равно – труд ли, вынужденный необходимостью, общественным долгом, сознанием, или тот единый заветный труд, труд по призванию, которым одним дорожишь, – все равно: ты поденщик! Знаю: потребности тела, семьи, общества – я, еще несомненнее мое призвание – я же; но твердо чувствую: то и другое – только две оболочки – наружная и глубже под нею лежащая – моего настоящего «я». Глубоко во мне, в самой сердцевине, живет нечто таинственное, «ка» египтян, – я сам, и это мое подлинное «я» не хочет никакого труда, не знает никакого призвания, потому что не имеет никакого касательства до здешних дел и бесконечно чуждо им. Оно хочет одного – свободы. И когда случается изредка, что его воля к праздности возьмет верх и словно растают все внешние и внутренние понуждения, – какое безмятежное счастье разливается по членам, какое вдохновение озаряет дух и окрыляет мысль!

Кажется, плыву на белом облачке под голубым небосводом, плыву бездумно, и тишина во мне. Все помню и все сознаю, но в душе нет жала. Гляжу кругом без корысти, как путешественник осматривает праздничный город, и чувствую – нет средостений во мне, ровно струится по жилам единый дух, а мир глубок и прекрасен. Себя ли вспомню – нет сожалений, и нет забот, но вижу свою жизнь чудно-преображенною и до слез трогает ее чистый трагический смысл.

12

Пасмурный день, низко над землею висит серая пелена облаков. Знаю: там, за нею, высоко в небе стоит теперь солнце. Я сам живущий во мне, видит невидимое солнце, а мое чувственное «я» видит лишь серую облачность. Тот вопрос – «что есть истина?» только и значит: какое из этих двух знаний верно? – Они оба истинны, но ясно, что их истинность различна: солнце всегда надо мною, облака – лишь теперь, в этот миг; они пройдут, как и мое тело истлеет, а солнце и сам я пребудут вечно. Поэтому мое видение невидимого солнца верно и надежно, – прочная истина, а мое видение серой пелены временно и случайно, – условная истина, которая через час, через день непременно окажется ложью. Все застлано туманом, но в безоблачном небе вечно стоит лучезарное солнце – я сам.

13

В черную полночь, зги не видно, петух на насести вдруг встрепенется со сна, забьет крыльями и трижды прокрикнет: ку-ка-ре-ку! Его крик, пронзая тьму, летит стрелой и вонзается в солнце: есть солнце за черной мглой! Трижды в ночь петух пронзает тьму, сквозь мнимую явь досягает сущности; не вынес бы тьмы, если бы чрез малые сроки не разрывал ее криком, и крик его – как луч пламени. О, душа моя, и ты томишься во мгле, и ты должна ежечасно воссылать молитву к невидимой сущности: «верую, что ты еси!» Среди несметной вьючной толпы бредет по темной дороге вьючный человек, тяжело нагруженный заботами. А забота есть страх и мысли, рожденные страхом; а страх – паралич души. Все мертво в душе, только тревожно бьется жила забот, да движимый ею рассудок. Но темная дорога ведет к солнцу; каждое усилие и каждый труд неодолимо влекут вперед, к солнцу. Не знает вьючный человек, что сам я, живущий в нем, – пламя солнца, что солнце своими лучами, как стальными нитями, тянет его к себе, что одно это влечение и движет его волю. Лучшего! все лучшего! Воплощенное и зримое радует только как пройденная ступень. Не чует вьючный человек зримого солнца, роется во тьме, укладывает новую ступень, и каждый раз верит, что утвердился на ней и наконец отдохнет. Хоть раз забил бы крыльями и возгласил бы в ночь: ку– ка-ре-ку! есть солнце!

14

Цвет жизни, счастье и достоинство человека – блаженное забвение себя отдельного. В темной жизни – лишь ты, о, краткий миг беспечности, освобождаешь дух. Ты нисходишь внезапно, без причины и предчувствия, – и в то же мгновение человек преображен; так после ненастных дней вдруг проглянет солнце, и земля сияет в свежей красоте, щебечут птицы и поникший злак оживает. Солнце в небе и солнце в сердце, тебе единому поет моя душа тобою же вдохновленную песнь! Ты – жизнь, истина и свобода, ты – красота, радость и песнь, ты одно – действительность, хотя ты навеки незримо, потому что когда ты скрыто – тебя не видно, когда же сияешь в блеске, то сияешь так ослепительно, что на тебя нельзя смотреть. Ты разрешаешь лед в жидкость, и эгоизм в любовь, жидкость – в пары, и чувственную любовь – в духовность, – ты все возвращаешь в себя, в невещественное и духовное, о солнце непостижимого совершенства!

15

Мне видится путник на безлюдной дороге слегка в гору; справа и слева жнивье, солнце клонится к закату. Он идет ровно, неторопливо. Вот взошел до вершины и спускается вниз; там, в полугоре, деревня. Он дошел, свернул вправо и по узенькой тропке среди зеленой муравы подошел к первой же избе, поднялся на две ступеньки, взялся за ручку двери, приотворил, нагнулся, перешагнул внутрь и запер за собою. Безлюдная деревня спит, пуста дорога. Моя мысль, большая черная птица, медленно махая крыльями, летит прочь, пересекает вверху дорогу, и вскоре исчезает из глаз. Она вылетела из меня, но она – не я. Так Ангел Божий в Библии – не Бог.

16