Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Только рыцарю бедному здесь место… Но Гуан уже не может быть Гуаном и еще не может быть рыцарем бедным. Нужно какое-то великое душевное усилие, особое усилие, то, которым берется Царство Небесное. Но способен ли он на него? Как это так вдруг – преобразиться?..

И вот тут-то и приходит Командор. Вот тут-то и раздается великое «или –или» – весть о несовместимости. Если ты не выберешь сейчас, если не сможешь стать «рыцарем бедным», ты окаменеешь. Дон Гуан, казавшийся вечным бессмертным поэтом, – всего лишь мотылек. Всего лишь миг. Промежуточное, временное состояние. И оно проходит…

Сам Пушкин – и Дон Гуан, и «рыцарь бедный», и некто третий – тот каменный, тот «хладный». Онегин? Командор?

Может быть, и Командор когда-то был таким же Дон Гуаном? Кто знает…

Если это так, что же ты теперь так гневаешься на Дон Гуана, Командор? И что же ты, Дон Гуан, так поражен встречей с владычным камнем? Ты ведь носил его в себе, носил всегда, только не хотел замечать этого. И вот заметил. И вот – зажат каменной десницей.

Еще Старый цыган говорил Алеко: «Ты для себя лишь хочешь воли…».

Угроза превращения вольнолюбца в тирана всегда созерцалась Пушкиным. Всегда его сердце было зорким и справедливым. Всегда он чувствовал, что то, с чем так рьяно борются люди в других, есть прежде всего в них самих, и надо бы остановиться и направить взгляд внутрь – и меч внутрь…

Эта готовность к самоосуждению вместо осуждения всего и всех вокруг, это глубинное чувство, что главный враг приютился внутри, – а совсем не вовне, – делают духовное зрение Пушкина удивительно ясным. С беспощадной ясностью этой он созерцает ещё не сложившуюся в гармоническое единство природу свою.

Все трое были в Пушкине: и Дон Гуан, и Командор, и «рыцарь бедный»… Два поэта (разных уровней) и тот каменный: окаменение сердца, малодушное погружение во внешнее, хладный сон. Другими словами – не поэт, а тот, которым он бывает, когда его не требует Аполлон.

Командора привычно воспринимают как карающую Божью руку. Но у Пушкина рука эта действует не во внешнем, а во внутреннем пространстве. Командор является как бы другой стороной самого Дон Гуана. Он грозит Гуану изнутри него самого. Если Гуан не преобразится, он превратится в камень…

Дон Гуан не может мимоходом насладиться Доной Анной, как всеми предыдущими. Ему захотелось навсегда остаться с одной До-ной Анной. Ему захотелось, чтобы время остановилось. Остановить время может либо смерть – окаменение, либо духовная вертикаль, пересекающая горизонталь часов и дней, – выход вглубь и ввысь, выход, открывающий измерение Вечности.

Поэзия всегда доносит запах Вечности, как ветер – запах моря. Истинный поэт – тот, кто находит море Вечности по едва уловимым дуновениям. Ветер из Вечности… Дух Вечности. Он только налетал в сердце Дон Гуана – и оставлял его. Может быть, он звал его сюда, к этому перекрестку… К своему пределу… Командор есть предел Дон Гуана. И здесь, у предела, – выбор…

Своими «вещими зеницами» Пушкин видел, что спасение мира только в преображении человека. И никакая внешняя задача не заменит и не отменит задачи внутренней. К этому он подводит почти всех своих главных героев.

Сколько бы дел ни искал себе Онегин, как бы ни завидовал паралитику или ревматику, – всем, кто чем-то занят, чем-то отвлечен, освобожден от своей внутренней задачи, – ему от этой задачи не освободиться. Ничто не оживит его, пока он не научится любить. На страницы романа он вступает с одним достоинством: зорким, ясным зрением. И эта ясность ничем не затуманенного взгляда была залогом, обещанием чего-то большего, признаком крупности, избранности души его.

«Когда бы все так чувствовали силу гармонии…» Когда бы все так чувствовали Моцарта, как Сальери!.. Когда бы все могли так видеть, что такое Татьяна, как Онегин!..

Вообрази, я здесь одна.
Никто меня не понимает.
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна!

Да ведь это серьезно, очень серьезно.

Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой…

И погибала. И вдруг – «Чуть ты вошел, я вмиг узнала!».

Это не романтические бредни. Она узнала того, кто может ее понять, почувствовать, в чьей душе есть способность вместить всю ее душу. Ни в ком такой способности не было. А в Онегине была. Потому-то и избрала его Татьяна. И всей своей любовью призвала его к его истинной задаче. Призвала. Она была его призванием. И ему нельзя было бежать от своего призвания. Он же пытался бежать, как пророк Иона. И как пророк Иона – в черное чрево кита, попал в объятия непроглядной тоски.