Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Сальери не согласен «проматывать», делить с кем бы то ни было свой скудный дар. Такой роскоши, как беззащитность, он позволить себе не может. Сальери защищается от Моцарта, от Бога. Защищается, защищает себя, свое. Весь мир для него не неделимое Чудо, как для Моцарта. Он делится на свое и чужое. Убийственная, самоубийственная попытка «сверхчеловека» разделить на части небо. Это в сущности так обыкновенно! Все обыкновенные люди – собственники. И Бога Единого им не надо. Подай им «своего», их собственного Бога. Им надо то, что они могут объять, охватить, что им по мерке. А если ты под мерку не подходишь, «так улетай же, чем скорей, тем лучше».

И, Бог, ты тоже уходи! Ты не укладываешься в мои человеческие мерки! Зачем мне мериться Твоими? Изволь соответствовать моим!

Так рассуждает очень обыкновенный человек. Не так явно, не так откровенно. Но по сути дела – так. А ведь Сальери – гений. Моцарт не бросается такими словами зря. Он чувствовал музыку Сальери. Он чувствовал в нем гения. Не будем сравнивать с Моцартом. Пусть более скромный, но Дар у него был. Трагедия началась со сравнения и с присвоения, то есть с психологии ординарного человека, не поднявшегося со своего Дара. Иными словами – с попытки человека подчинить себе, присвоить божественное, а не служить ему.

Дар Божий у Сальери был. И это – нечто единое с Моцартом (как едины вода в озере и в океане). То есть (можно сказать и так) Моцарт в нем был. И Сальери убил Моцарта дважды: вовне и внутри самого себя.

– Ты уснешь надолго, Моцарт.

«Но ты уже больше не гений, Сальери» – беззвучно скажет ему Моцарт в нем самом.

Напрасно ты цепляешься за «очевидность». Ты задаешь вопрос: «…И не был убийцею создатель Ватикана?».

Ответа в обозримом пространстве фактов, истории – нет. Ответ – внутри. Ты гений или нет, Сальери, убивший Моцарта? Ты, убивший Бога, от которого весь твой дар? Кто теперь одарит тебя, Сальери? Кто наполнит звуками твою душу?

Глава 8 Запах вечности

«Широк, слишком широк человек, я бы сузил», – сказал Митя Карамазов. Первым границы этой широты увидел Пушкин. Он почувствовал ее, широту эту, как бесконечную горизонталь души, еще не пересеченную своей вертикалью – своей высотой и глубиной.

Пушкин открыл для духовного взгляда великую высоту. Он не обжил эту высоту. Но он увидел ее всей любовью своего сердца. И показал нам. Русская литература началась с открытия горных вершин, с откровения о том, что святыня есть, что красота священна.

Она началась с меча серафима, отсекающего от души все нечистое, невечное, чтобы возвратить человеку первоначальную божественную природу.

Стихотворение «Пророк» кончается удивительно точно:

Как труп, в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал…

Оцепенение, неподвижность. Отказ от прежних форм жизни. Невозможность быть прежним. Но новое – Вечное – существует только как далекий голос, как глас из глубины, с божественной высоты. Пророк слышит этот голос Он прислушивается только к нему. Там, в глубине, начертаны незыблемые законы, которые здесь, на поверхности, не определены. Меч серафима отсекает то, что душа отдает сама добровольно. Это добровольная жертва всем низшим во имя Высшего. Если бы Высшее не привлекало сердце, не зачаровывало бы его до самозабвения, меч серафима стал бы оружием палача. Но зачарованное сердце само отдается на волю меча, который есть не что иное, как разящее, жгучее и возрождающее душу слово –

Глаголом жги сердца людей…

Поэтическое Слово… Поэзия… Она вносит лад в душевный хаос и творит космос… Поэзия есть мирообразующее гармоническое начало, начало, строящее нашу душу, дающее ей высший строй, стройность. Поэзия ведет душу к вершине совершенной гармонии – к совершению гармонической личности, в которой все противоборствующие силы складываются в незыблемое единство.

Пушкин провидел эту личность издали, еще неясно, сквозь «магический кристалл». Он увидел ее, как «мимолетное виденье». И виденье это никак не равно Анне Петровне Керн. Это то великое и в ней, и в нем самом, что приоткрылось в миг внутреннего озарения. Всего одно «чудное мгновенье». Но его одного оказалось довольно, чтобы узнать, что Высшая Реальность – есть.

До реальности этой был еще «квадрильон» верст. Прославленная пушкинская гармония – вовсе не достигнутое равновесие духа, не парение «выше мира и страстей». Скорее, точное чувство духовной иерархии, уверенность в том, что Высшая Реальность, которую он только провидел, стоит «квадрильона», стоит пути, служения, жертвы. И «куда бы ты ни поспешал…» остановись, «благоговея богомольно, перед святыней красоты» («Красавица»).

Тайна пушкинской гармонии в том, что у него есть святыня и он умеет служить ей. Этот грешный человек бесконечно любит безгрешную красоту.