Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

И забываю мир, и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет, и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться, наконец, свободным проявленьем –
И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.

И мысли в голове волнуются в отваге,

И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо – к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
Но чу! – матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз – и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны.

Плывет. Куда ж нам плыть?..

(«Осень»)

Огонь и пепел (духовный путь М. И. Цветаевой)

Введение

Я встретилась с Мариной Цветаевой давным-давно, в студенческие годы, встретилась с одним ее стихотворением, которое взахлеб читала одна студентка другой: «Вчера еще в глаза глядел…»

Стихотворение мне очень не понравилось. Знаменитый рефрен показался бьющим на жалость. Я не любила тогда таких жалоб.

«Мой милый, что тебе я сделала?!» Это вослед тому, кому ты уже не нужна? Ну, нет!.. я не знала тогда, что рядом с первым стихотворением, в паре с ним – другое, противоположное по смыслу:

Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком –
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!

(«И что тому костер остылый…»)

Не знала я тогда, что у этой слабой женщины силы и мужества – на несколько мужских характеров. Я многое не знала тогда.

Моя настоящая встреча с Мариной Цветаевой состоялась гораздо позже. Эта встреча была – на всю жизнь. Сначала стихи в списках, затем маленькая первая книжечка, и, наконец, великое событие, синий однотомник из Большой серии «Библиотеки поэта». То, что меня поразило там, было настолько близким и нужным мне, что все иное я отодвинула, как несуществующее, почти как пустую случайность. «Это – не Марина, а вот это – Марина!»

Что же такое было «это»? О нем речь впереди. Но в двух словах – как раз то, чего не хватало мне при первом знакомстве: та устремленность внутрь, то собирание Духа, восхождение на духовную гору, расправленность крыльев, которые взлетают над всей обидой и уж, конечно, сами могут открывать духовные пространства, а не закрывать их; давать, а не отбирать, дарить, а не красть…

Эта Цветаева стала сестрой, спутницей, моей непреходящей любовью. И так – на всю жизнь. И… все же – не так просто. Было нечто, на что я натыкалась в Марине Цветаевой, как на стену, и замирала, столбенела. Было нечто в Цветаевой, в моей Цветаевой, с Цветаевой несовместимое. Прежде всего – меня поразила ее нелюбовь к морю. Да ведь она – морская. Да ведь если она не любит моря, то кто же любит? И вот черным по белому – в письме к Пастернаку: «Борис, но одно: Я НЕ ЛЮБЛЮ МОРЯ»…[20]

И мотивировка! Если бы это писал какой-нибудь поэт 20-х годов, для которого «Дух» – почти что «буржуазный предрассудок»… Эта прямолинейная активность, точно без рук и ног ничего нельзя ощутить! Точно Бог, которого нельзя пощупать и с которым нельзя сбегать наперегонки, – пустая выдумка хлипких интеллигентов. Точно нет «под веками свершающихся замыслов». Точно никогда не бывало Сивиллы, у которой «под веками – вразбег, врасплох сухими реками взметнулся Бог». Точно… да точно нет всего цветаевского Того света, реальнейшего и ощутимейшего неким шестым чувством, так у нее развитым!..

Что такое ее «Тот свет», об этом немного позже. А пока продолжу список противоречий. Марина не любила моря. А сколько вещей, бесконечно мне чуждых, она любила! Вещей, на мой взгляд, ей чуждых… (Да только ли на мой? Потом окажется, что это и на ее взгляд. Скажет об этом в «Искусстве при свете совести» да и в других местах). Любила чуждое себе и порой ненавидела – любимое…

Мы знали избранную Цветаеву. И – неплохо избранную. Хотя туда не вошло много и прекрасных вещей, но не вошло и многое другое. И я очень рада, что познакомилась с «этим другим» тогда, когда разлюбить Цветаеву уже не могу и когда понять ее до конца, ничего не отбрасывая, стало одной из главных задач моей жизни.