Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

И он перегрызает глотку всякому, кто станет на его пути, этот собачий бог… Этот собравшийся для прыжка тигр, – он ведь прыгнет, и разгуляется стихия по просторам российской земли, и хлынет с чердаков лирической поэзии… И не пожалеет никого, как не пожалела когда-то Евгения с его Парашей, как не пожалела капитана и капитаншу Мироновых, как… да несть числа тем, кого не пожалела разгулявшаяся стихия…

Молодец, сказочный Молодец, краше которого нет, – УПЫРЬ, нечисть. И все-таки Молодец, краше которого нет. И девушка, увидевшая в своем суженом упыря, не разлюбила, не разочаровалась. Чары не рассеиваются при виде страшной, леденящей сердце правды.

Здесь уже нельзя сказать: в нем нет зла. Есть – и еще какое! И влюбленная в Молодца Маруся зло видит и в зле соучаствует. Она вовсе не тянется к злу и не любит зла, как многие герои Достоевского, созерцающие в себе две бездны. Нет, Маруся от зла в ужасе. И тем не менее разлюбить злодея не может. Зло, увиденное во всей наготе (грызущий горло упырь), все-таки держит ее душу в плену. Молодец остается ее любовью. «Одно сердце на двоих». Так она чувствует. И упырь сам оказывается невольником зла. Они – пара. Оба краше всех, оба жарче всех. Оба – заколдованы. И с обоих это вовсе не снимает вины, ибо в зле участвуют. Зла не любят, но в зле участвуют.

Есть еще один «Молодец», любимый Мариной Цветаевой, – Пугачев. Гринев чувствует в Пугачеве большую и даже благородную душу; чувствует, что не погибла душа окончательно, что в ней борются добро и зло. В Пугачеве – «Истории пугачевского бунта» – добра нет. Одно зло. Его любить нельзя. А в «Капитанской дочке» – можно. И Гринев любит. Но – в зле никогда не участвует. Он любит, но не заворожен и не поглощен Пугачевым. Он, любя, противостоит ему. И его противостояние – может быть, единственный шанс на спасение души Пугачева.

Во всяком случае, Пугачев именно эту непоколебимую верность Гринева самому себе больше всего любит.

И вот как-то так получается, что Гринев умудряется соблюсти двойную верность. И Пугачеву – любви, и императрице – долгу.

У Маруси этого не получается. Она ни в чем не противостоит Молодцу. Что он хочет, то и делает. Они соучастники зла. Оба творят зло, которого не любят. Но все-таки творят. Оно на их совести. Но ведь совесть усыплена. И Маруся, и Молодец усыплены, зачарованы. Не вольны в себе. Ими распоряжается стихия. Они суть стихия.

Если бы они были только стихией! Тогда с них не было бы спросу. Стихия невиновна. «Знай, что невинен, знай, что не волен», – говорит Молодец. Но ведь и он и она – не только стихия, они еще и люди. И как люди – ответственны. Хотя ответственность того, кто злом упивается, и того, кто ослеплен и обезоружен злом, – разная.

Если бы герои сознательно и свободно творили зло, поэма была бы сатанинской, Молодец и Маруся – детьми дьявола.

При обсуждении этой поэмы Борис Пастернак разошелся во взглядах с Анастасией Ивановной Цветаевой. Сестра Марины считала, что в поэме есть сатанизм, а Борис Пастернак это отрицал. Марина Цветаева тогда, в двадцать шестом году, чувствовала как Пастернак – и обвинение в сатанизме решительно отметала.

Сатанизма действительно нет, любовь ко злу в поэме начисто отсутствует. Но служит ли ее создатель высшим добрым силам?

Это неизвестно. Силы добра и зла перемешаны, перевиты, как жгуты, обойтись друг без друга не могут. И это сплетение и есть жизнь. Стихийная жизнь.

В первой части поэмы-сказки Маруся, мятущаяся между жизнью и добром, изнемогает, отказывается от добра и открывает все двери стихии, одновременно прекрасной и ужасной. Но если в первой части Маруся чувствует себя побежденной и порабощенной стихией, то во второй происходит нечто другое. Она освобождается.

Не от власти стихии над душой. Нет! – От своего сопротивления этой власти. Она, наконец, сливается в одно с этой неведомой, темной, неодолимой силой. И чувствует ее право – быть такой, какая она есть: быть жизненной силой – и только.

Героиня дорого заплатила за свободу души, свободу любви. Немыслимо дорого. Но когда в конце поэмы она улетает с Молодцем в огнь-синь, совершается что-то неизбежное, то, что не могло не совершиться. И ничего кроме освобождения, кроме красоты полета, душа не ощущает. Стихия сметает все плотины и освобождает душу от оков и гирь. Куда она ведет – неведомо. Ведомо, откуда уводит. – Из полужизни. Из вечного сна. Так, как флейтист вывел и крыс, и детей из Гаммельна (поэма «Крысолов»). Гаммельн – энтропия, инерция жизни, а не живая жизнь. А куда ведет флейтист? Куда бы ни вел, но уводит, выводит оттуда, где дышать нечем.

Он меняет стопудовые гири на крылья. Куда они залетят? Неизвестно.