Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

«Борис, мне все равно, куда лететь, – пишет Марина Цветаева Пастернаку. – И, может быть, в том моя глубокая безнравственность (небожественность)»[23]. Так она себя оценивает, растерявшись перед чем-то, опрокинувшим все знакомые мерки. Но как это ни оценивать, – это неизбежно. Душе надо вылететь из омертвелой формы, как бабочке из куколки… Она не выбирала зла. Но стихия, в которой смешивалось и добро и зло, выбрала ее. И душе нельзя было не взлететь, не вылететь на простор.

То, что произошло, не могло не произойти. И нравственность здесь обязана замолчать – не потому, что она не имеет права говорить, не потому, что она выше или ниже поэзии. Ей просто нечего сказать. Она бессильна. Она не несет в себе жизни. А то, что не несет в себе жизни, не несет нравственности…

Трагический перекресток…

Во втором рождении Маруся изо всех сил хотела быть нравственной. Выбрала нравственность. Она – добропорядочная жена и мать. Но все стихийные силы в ней дремлют. Она ведет дремотное существование многих и многих, строящих свои дома на вулкане. Но… вулкан выбрасывает пламя, и – земля и небо меняются местами. Мира больше нет, тверди больше нет. А что есть? Огонь. И душа, вылетающая в родной простор, в стихию – домой!

Не было здесь на земле простора огню, не было полноты жизни.

И до той поры, пока полнота жизни не будет воплощена, – земля будет чревата взрывами, великими и смертоносными…

Никто их не узаконивает, не оправдывает. Марина Цветаева только провидит их. Видит их неизбежность.

Катастрофы ХХ века наступили оттого, что все равновесие довоенной жизни было непрочным, ненадежным, поверхностным, и карточный домик цивилизации развалился от первого же толчка.

Так же, как и равновесие добра и зла в отдельной душе человеческой…

Какой же выход? И есть ли он у человека? У человечества?

Первый ангел, самое совершенное творение, дерзнувшее овладеть огнем, оказался носителем зла. Что же – отказаться от огня, от стихии? Но это равносильно отказу от жизни. Жить без огня, жить без энергии, без жизни – нельзя. Так – не жить? Или жить и искать что-то третье? Возможности истинного прочного равновесия духа и плоти, добра и стихии?

Огонь жизни не может быть грешен – вот что знала глубинным – пророческим – поэтическим знанием Марина Цветаева. Сновиденным знанием, «отродясь» знала. Верой. Верила в жизнь. И верила в Дух. И потому чувствовала, что жизнь и чистая духовность должны были слиться в одно.

Нет, не гасить огонь, а сжечь все темное и выйти в белизну света. Дорасти до белого накала.

В письме Пастернаку в 1926 году она писала о трех видах огня, которые соответствовали для нее трем степеням любви. Огонь и есть любовь. Но есть огонь, который хочет только плоти и вполне насыщается плотью. Это «огнь-ал (та, с розами, постельная)», чувственная, самая поверхностная любовь.

Это для Марины Цветаевой вообще «не в счет, не любопытно».

Проблема начинается с другого огня – любви к душам, души – к душе. Огромная, стихийная, неукротимая ничем сила, пламя, сжигающее все, что встанет на пути его, – огнь-синь. Так она его называет. Синий, как небесная лазурь, так любимая ею, а может быть – и как адское пламя… Этот огонь одновременно и одаряет жизнью, и отбирает жизнь. Кого-то одаряет, у кого-то отбирает. А может быть – одну и ту же душу он и наполняет всем жаром жизни, и убивает. Одновременно. Это уровень страстей, уровень многобожия и трагического выбора между богами. Это уровень Маруси и Молодца. Огонь этот нуждается в пище, как упырь в свежей крови. Кого-то он сжигает, и остаются в пространстве «огромные лоскутья пепла» (то же письмо). Да, это не только пламя жизни, но и пепел смерти. И душа содрогается. Ей надо выбирать между жизнью и добром. Отказаться либо от жизни, либо от жалости и добра. Не жить – или жить по законам дикой природы – леса, зверя – силы, а не добра.

Марина Цветаева в ужасе от законов дикой природы. И в то же время чувствует их у себя в крови.

Это непримиримое несоответствие всей ее жизни. Всю жизнь она отшатывалась от одного берега к другому и потом делала обратный рывок.

Возможно ли не рваться на части? Возможно ли быть вполне живым и совершенно неподвластным злу, жить не по природным, а по иным законам?

Сейчас, в двадцать шестом году, обсуждая с Пастернаком своего «Молодца», она верит, что это возможно. Кроме алого и синего огня она видит внутренним оком еще третий – белый – любовь к Богу. Чистое пламя без дыма. Огонь без пепла. Огонь, который не оставлял после себя черных пожарищ. Горение Духа, свечение Сути, ни в чем внешнем не нуждающееся. Этот огонь сам собой горит, сам из себя горит… – Неопалимая купина. Светоносный столб жизни, не сжигающий никого. Этот белый огонь «силой бел, чистотой сгорания»[24]. Он потому и бел, что в нем нет ничего, не слившегося с ним самим, отделяющегося от него, выпадающего в осадок. Он – всё. Всецелость души. Дух.

Вот он – выход.