Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Моя и ничья – до конца лет.
Я, руки воздев: Свет!
– Пребудешь? Не будешь ничья, – нет?
Я, рану зажав: Нет.

Свет. Он пришел совсем не оттуда, откуда его ждали. Без знамений. Вопреки предсказаниям. Он пришел, как приходит реальность, перечеркивая все мечты, представления, ожидания. Не теплый, безопасный, греющий, ласковый свет. Нет, это Свет, который сочится из раны, свет, который пронзает насквозь.

Вот какому свету верна Марина Цветаева. Изменить ему – значит изменить своей сути. И однако, – какая бесконечно трудная верность. Каждый миг ее отмечен жертвой, каждый шаг – борьбой:

Не Муза, не Муза – не бренные узы
Родства, – не твои путы,
О Дружба! –Не женской рукой, – лютой
Затянут на мне –
Узел.
Сей страшен союз. – В черноте рва
Лежу,– а Восход светел.
О кто невесомых моих два
Крыла за плечом –
Взвесил?

И впрямь – кто взвесил?

Верность свету оборачивалась миллионом неверностей. Путь отыскивался на ощупь в темноте по брезжущему лучу, пересекая все заповеди. И сколько камней вслед!..

Ничей суд правомочным она не признавала. Но сама себя – судила. И этот суд был правомочен.

Однако об этом речь впереди.

А сейчас – о том, кому верна, о бессмертном Возлюбленном, мчащемся на огненном коне, об этом неуловимом, неостановимом. Это он или не он – тот, в церкви, в оконнице, возле изнемогающей от борьбы Маруси? Тот или не тот?

Грянули стёклы:
Рдяные копны!
Полымем – пёклом,
Полным потоком
Огнь – и в разлете
Крыл – копия
Яростней: Ты?!
– Я!

(«Молодец». Поэма-сказка)

Но ведь это – нечисть. Упырь! Разве он похож на Всадника, вооруженного лучом? Ясно только одно: сила захвата одинаковая. Неодолим.

Та – ввысь,
Тот – вблизь:
Свились,
Взвились:
Зной – в зной,
Хлынь –в хлынь!
До-мой!
В огнь-синь.

Что они будут делать там, в синем огне? – задает вопрос Марина Цветаева в том же письме Борису Пастернаку, и сама же отвечает: «Лететь в него вечно».

Что это, хорошо или плохо?

– Это неизбежно.

И пока неизбежно – не судимо. Нет тех судей, кто взвесил два невесомых крыла. Судить будет власть имеющий.

Или это будет Смерть, – если адский вихрь закрутит в безостановочном полете до полного изнеможения, до иссякания всех сил; если вихрь действительно никуда не приведет, если он окажется самоцелью.

Или вихрь окажется лишь средством, путем, тем крылом, которое вынесет в великий простор чистого Духа. И тогда власть имеющим окажется Свет – Белый Огонь. «Белый (Бог), может быть, силою бел, – пишет Марина Цветаева далее, – чистотой сгорания?»

А что такое чистота сгорания? «Чистота, которую я неизменно вижу черной линией (просто линией). То, что сгорает без пепла. – Бог»[26].

Сивилла: выжжена, сивилла: ствол.
Все птицы вымерли, но Бог вошел.
………………………………………………….
Державным деревом в лесу нагом –
Сначала деревом шумел огонь.
Потом, под веками – вразбег, врасплох
Сухими реками взметнулся Бог.

Бог – костяк, суть, – то, что не меняется, не преходит. То, на что нарастает плоть, мякоть, лист. – Вечно меняющееся, находящееся в постоянном круговращении.

Цвет присущ изменчивому миру явлений. Суть не цветная. Она черная или белая. Черная линия и белый свет. Свет, а не цвет:

Не краской, не кистью!
Свет – царство его, ибо сед.
Ложь – красные листья:
Здесь свет, попирающий цвет.
Цвет, попранный светом.
Свет – цвету пятою на грудь.

Пятою на грудь… Прямо как тот Конь на распростершееся тело. Как копье Всадника, копье луча, пронзающего грудь насквозь. Или как Вакх, перечеркнувший своим явлением всю жизнь Тезея. «Пятою на грудь», всегда пятою на грудь. И пята Высшего – пята любимого – тяжела! Ее надо уметь выдержать. Это Высшее приходит к Тезею в момент полного счастья, в момент, когда он думает, что большего, чем этот миг, нет и быть не может, в момент кажущегося земного всемогущества. Он клянется в верности спящей Ариадне. Он уверен, что защитит ее от всех сил земных и небесных, что никто и никогда не разорвет их союза:

Будь то хоть сам Зевес
С Мойрами вкупе –
Сих не сниму желез!

И в этот-то момент появляется Свет и из Света – Голос:

Вакху – уступишь.

Кто это говорит? Тезей растерян.