Но как поклажу подниму?
Я ж не мерин и не мул!
Поспешайте, старички!
Раздувайте угольки!
Чтоб перед концом дороги не погас огонь в золе.
Фуфу!
Ну и дыму, у-у-у!
Геракл владыка, вот так дым!
Так и рвется из горшка!
Как нес из подворотни, мне в глаза впился, —
Дивиться нечему, дружок!
Ах, ничто еще так больно не щипало глаз моих!
К воротам теперь беги
И богине помоги!
Мой Лахет[270]
! Когда не нынче, так когда ж ей удружить?Фуфу!
Ну и дыму, у-у-у!
Но вот, по милости богов, проснулось, дышит пламя.
Сейчас вплотную у ворот дрова и хворост сложим.
Потом на углях разожжем лозы смолистый факел,
Когда ж засовов и тогда мятежницы не снимут,
Ворота пламенем сожжем, врагов в дыму задушим.
Вязанки наземь бросим, так! А дыму, дыму! Боги!
Уж не позвать ли в помощь нам самосских полководцев?
Теперь давить мне на хребет поклажа перестала.
Твое уж дело, друг-горшок, из искры выдуть пламя,
Чтоб прежде всех я мог разжечь горящий мести факел.
Победа-госпожа, приди! И пусть над злобой женской,
Над глупым женским мятежом мы свой трофей поставим!
Что видим мы?
Подружки!
Пожар! Пожар!
Вихрем сюда! Мчитесь толпой
На помощь!
Лети, лети в битву, Нико!
Сожгут подруг, милых спалят.
Калике смерть, гибель грозит
Грозит им суд власти мужской,
Смертельный гнев злых стариков.
Поздно, боюсь, помощь идет,
Только бы в срок поспеть нам.
Встав до зари,
Воду набрать
Я к роднику спустилась.
Там у ручья гомон и гам,
Ругань и крик,
Служанок визг, плеск родника,
Пинки, толчки, локти, бока.
Живо в кувшин воду набрав,
Прочь я бегу, милым помочь,
Тем, кто в огне, в черном дыму,
Несу в кувшинах воду.
Глухих, гнилых, злых стариков
Видела я, в город бредут,
Еле дыша, хворост несут
Словно топить баню хотят,
Страшно бранясь, так говорят:
«Пламенем мы женщин сожжем
И на углях поджарим».
Зевсова дочь,
Зло отврати!
Женщин не дай изжарить!
Пусть они в дом мир возвратят,
Пусть от войны
За тем одним в храм твой святой
Они теперь, Дева, вошли.
Затем тебя в помощь зову,
Города мать! Если к стене
Бросит огонь мужа рука,
Носи кувшины с нами.
Оставьте, эй! За что взялись, чего хотите, воры?
Не добрых, набожных людей, не граждан это дело!
Такой беды уж мы никак, никак не ожидали!
Дрожите, трусы! Страшно вам? Что, много нас? А мы ведь
Едва и тысячная часть великих воинств женских.
О Федрий, друг! Неужто ж мы ругаться им позволим?
И ртов крикливых не заткнем, и не побьем их палкой?
Подружки дорогие! С плеч и мы кувшины снимем,
Чтоб не мешало нам ничто, когда придется драться.
Когда бы в зубы дали им разочка три-четыре,
Как дал Буналу Гиппонакт,[271]
тотчас бы замолчали.Но знай же, так, как я, в тебя не вцепится и сука.
Молчи, не то ударю так, что старость позабудешь!
Вот — Стратиллида я! Посмей меня хоть пальцем тронуть.
Ударю в ребра кулаком, так чем ты мне ответишь?
Тебе я горло перерву и выгрызу печенку.
Теперь я вижу, Еврипид — мудрейший из поэтов.
Ведь он про женщину сказал, что твари нет бесстыдней.
С водой кувшины наши где? Подымем их, Родиппа!
А у тебя на что огонь? Себе костер готовишь?
А я вот этим огоньком сожгу твоих подружек.
А я вот этою водой залью твой огонечек!
Огонь мой хочешь загасить?
Сейчас покажет дело.
В руках, вот видишь, факел, им тебе прижгу я глотку.
Мочалку доставай! Сейчас тебе устрою ванну.
Ах ты, гнилушка! Ванну мне?
Да, свадебную ванну!
Какая дерзость, слышишь, друг?
Свободной я родилась.
Тебя от крика отучу!
В последний раз судил ты.[272]
Эй! Косы подожгите ей!