Избранные произведения

Я лучшего лекарства не найду,

Как в следующем: твой кумир манящий,

Лайли, что молока и меда слаще,

Еженедельно, беднякам близка,

Готовит им еду из молока,

Всем сердцем предлагает братье нищей

Поужинать молочной, свежей пищей.

Отверженные из окрестных мест,

Кто ничего из рук судьбы не ест,

Стремятся к ней, взыскуя состраданья,

Из рук ее взыскуя пропитанья.

Сама хозяйка кормит всех бедняг,

Держа в руке свой разливной черпак,

И, сколько помещается в сосуде,

Дает еды, чтоб радовадись люди.

Чужой и свой, кто пищей обделен,

К ее шатру текут со всех сторон.

Как раз сегодня к ней придет на ужин

Убогий люд, что с нищетою дружен.

Ступай же с чашей, попроси еду,

Иди с голодными в одном ряду.

Быть может, там, где ест голодный вволю,

От тех щедрот и ты получишь долю».

Маджнуну эта весть ласкала слух.

Он сделал так, как предложил пастух.

К возлюбленной, надеждою объятый,

Отправился он с чашею щербатой.

Вступил он, полон горя, в тот приют

И видит: сотни горемык бредут,

Подходят к той, кто всех добрей и краше,

И подставляют суповые чаши,

И получают — жертвы бед и мук —

Желанную еду из милых рук.

Когда ее Маджнун увидел — разом

Его покинули душа и разум.

Едва он не упал в дорожный прах,

С трудом удерживаясь на ногах.

Он вслед за всеми к ней стопы направил

И, как другие, чашу ей подставил,

Но та, кто столь добра была к другим,

Совсем иначе поступила с ним:

Любимого она не накормила,

А чашу черпаком своим разбила.

Но был Маджнун так счастлив в этот миг,

Как будто он желанного достиг

Маджнуна опьянили, как раденье,

Ее удар и черепков паденье.

Плясал он, черепкам разбитым в лад,

Запел — и сразу стал напев крылат:

«Я наяву свою мечту увидел,

Я ныне счастья полноту увидел.

Она меня всем прочим предпочла,

Когда удар по чаше нанесла.

Лишь я был ею отличен открыто,

И чаша лишь моя была разбита.

Жаль — не разбила самого меня:

Я лучшего не знал бы в жизни дня!

Пришелся бы удар, меня потрясший,

По голове моей, а не по чаше, —

Я, с гордо поднятою головой,

Проник бы в таинство любви живой.

Уйду с разбитой чашей от любимой,

Но лишь о том тревожусь я, гонимый,

Чтоб, разбивая чашу бедняка,

Не заболела нежная рука.

Пусть будут лучше сто голов разбиты,

Пусть будут кровью сто сердец облиты!

Она мне в сердце свой вонзила меч,

Но можно ли мою любовь рассечь?»

МАДЖНУН ВСТРЕЧАЕТ ЛАИЛИ НА ОДНОЙ ИЗ ДОРОГ И ЗАСТЫВАЕТ НА МЕСТЕ В ОЖИДАНИИ ЕЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ; ПТИЦЫ ВЬЮТ У НЕГО НА ГОЛОВЕ ГНЕЗДО

Тот славный музыкант, певец искусный,

Кто был создателем сей песни грустной,

Такую тронул из чудесных струн:

Не радовался более Маджнун

Тому, что чашу милая разбила,

Опять блуждал он скорбно и уныло,

В огне разлуки пламенел опять,

Уже не в силах плакать и стенать.

Куда бы ни пошел он степью ровной,

Под ним земля как бы была жаровней,

Он прятался в тени гранитных скал —

От пламени спасения искал.

Под бременем невидимого груза,

Терпя жару полдневную тамуза,

Вошел в шатер отверженных — под сень

Большой акации, простершей тень.

Он стал смотреть, как часовой с твердыни,

На все четыре стороны пустыни —

И видит: люди издали спешат,

Как бы пустыню превращая в сад.

Они величьем, знатностью блистали,

В богатых паланкинах восседали.

Чтобы в степи найти на время кров,

Они разбили множество шатров..

Влюбленные, в своем безумье ложном,

Всегда безумствуют о невозможном, —

И сердце Кайса грезой обожглось:

Несбыточное, может быть, сбылось?

Быть может, видит он на этом месте

Весь род Лайли, пришедший с нею вместе?

«Увы, — себе сказал он, — это бред.

На невозможное надежды нет!»

Но вот среди других — одна явилась,

Среди блестящих звезд — луна явилась,

И вслед за нею, не боясь жары,

Красавицы покинули шатры,

Легко и плавно по земле ступая, —

Их тешила, казалось, пыль степная.

Маджнун подумал: «Кто идет сюда?

Они — источник пользы иль вреда?»

А путницы к нему спешили с думой:

«Кто обитатель сей земли угрюмой?»

Когда они поближе подошли,

Кого же увидал Маджнун? — Лайли!

Служанок и подруг с ней было много,

С его путем сошлась ее дорога.

Как только он взглянул на стройный стан,

Упал Маджнун, смятеньем обуян,

В беспамятстве он был подобен тени.

Лайли, над ним склонившись, на колени

Возлюбленного голову взяла

И зарыдала от людского зла.

Почуяв пламя слез, Маджнун очнулся,

И разум к одержимому вернулся.

Глаза их встретились в нежданный час,

И сразу же печаль ушла из глаз.

Все тайны сразу стали им известны,

Был сразу жемчуг просверлен словесный.

О, пусть нигде в обители мирской

Прощанье не становится тоской!

Маджнун сказал: «Меня оставишь ныне

Блуждающим среди глухой пустыни,

Но ты, в меня вдохнувшая любовь,

Скажи: когда с тобой увижусь вновь?»

Она сказала: «Мы продлим беседу

Я этим же путем назад поеду,

И если будешь здесь тогда стоять,

То мы с тобой увидимся опять».

Она ушла, а он в глуши остался,

Он, словно тело без души, остался.

Ушла очей похитившая свет,

А он в отчаянье смотрел ей вслед,

Стоял среди внезапного затишья

И о разлуке складывал двустишья.

На месте он стоял, как обещал.

Как дерево, стоял он и молчал.

Так, в исступленье страсти непостижной,

Маджнун стоял под солнцем, неподвижный.