Избранные произведения

Кто, как бутоны, сердце распахнул, проснувшись утром рано.

Не потому ли покраснел тюльпан, что, с розами пируя,

Он, посрамленный, увидал пустым свой кубок филигранный?

И коль тиран — усердный мухтасиб — не разобьет кувшины,

Его иные происки сочтут подарками тирана.

Прелестно утро! Чистое вино друзей пьянит приятно,

И тем Джами сегодня пристыжен, что он один не пьяный.

149

Нет вина веселья в чаше неба, да и надо просто быть глупцом,

Чтобы думать, будто может в чаше быть вино, коль чаша кверху дном.

Лишь невежда называет счастьем выгребную яму — этот мир.

Так ребенку кажется опухший сановито-важным толстяком.

Никому не сшила одеянья из нетленной вечности судьба.

Жизнь — халат парадный, жаль — короткий, и к тому же сшит непрочным швом.

Ветке, перегруженной плодами, угрожает камень подлецов.

В этом мире счастлив неимущий, что забот не знает ни о чем.

Перед нами узкая дорога, ночь темна, разбойники вокруг.

Проводник в дороге жизни нужен, чтоб с пути не сбиться непутем.

Пусть садовник в юности прививки сделает, как саженцу, тебе,

Коль вкусить хорошее мечтаешь в сем саду, давно поросшем злом.

Кто, Джами, над бренностью вознесся ив пути утратил «мы» и «я»,

Может быть по внешности началом, а по сути может быть концом.

150

Надолго ль мне даны в удел терзанья:

Твои отказы, спешка, опозданья?

Во тьме груди моей тебе не место,

Ступай в глаза, живи среди сиянья!

Из-за тебя сочится кровь по каплям,

Но нет в тебе ни капли состраданья.

Сдержи коня! Он высекает искры,

Моя ж душа готова к возгоранью.

О, не зови розарием упиться,

Не одаряя розами заране!

Тебе пристала ткань из нитей сердца,

Твой стан раним и самой легкой тканью.

Пройдешь, Джами кровавыми слезами

В тюльпан твое окрасит одеянье.

151

Зову, приди! Уж сбросил сад ночное облаченье,

Зефир коснулся лепестков рукою дуновенья,

Повеял нежностью твоей и розовою амброй

И вместе с птицею весны меня поверг в смятенье.

С ветвей осыпало капель серебряных дирхемов

К ногам полураскрытых роз его прикосновенье.

Заря любовно помогла бутонам снять сорочки

И встретить солнце в наготе, исполненной томленья.

Безумны только облака, достойные упрека

За то, что в стекла пузырьков швыряет град каменья.

Испачкал мускусом тюльпан не потому ли чашу,

Что знает: с мускусом вино намного совершенней?

Джами, вдевая в уши роз бесценнейшие перлы,

То с неба падает роса иль из твоих творений?

152

Зонтик от солнца под куполом неба весенние тучки раскрыли,

На изумрудной подстилке тюльпаны-рубины шатры водрузили.

Что о тюльпане сказать? Он блестящий красавец в багряной рубахе,

Свежею кровью убитых влюбленных смочивший подол в изобилье.

Нет, я не то говорю. Он красавец, взметнувший над травами пламя

Огненных ран умерщвленных сердец, чья нетленна любовь и в могиле.

Донышко чаши его золотое обильно присыпано чернью,

Точно Заххак забросал Фаридуна сокровища черною пылью.

Диву даюсь, наблюдая, как ветер на воду наносит узоры,

Сотни рисунков — без чар колдовства, без малейших усилий.

В зеркале вод отражение трав с рамкой, тронутой патиной, схоже.

Зеркало плеса — сиянье сердец, тех, с которых печаль соскоблили.

Ночь лепестковой чадрою завесила сад, чтобы утром просохла,

После того как ее постирала в ущербного месяца мыле.

Падает в чашу тюльпана роса, и бессмертные строки о камне,

Брошенном в чашу Маджнуна Лайли, зазвучали воскресшею былью.

Слово твое, о Джами, на весах дружелюбия взвешено точно.

В слове завистников нет равновесия, гири поставить забыли.

153 ^[7]

Вставай, о кравчий! Выбелило небо сияньем ледяным восток,

И ночи ворон, белым став, как цапля, стремглав пустился наутек.

Камфарно-облачное небо сеет крупинки чистой камфары,

И скорлупу земли пушистым слоем покрыл камфарный порошок.

В лугах парчу зеленую свернула и разостлала холст зима,

Прикрыла горы белою чадрою, и каждый холм, и бугорок.

А тучи настежь двери распахнули хранилищ, полных серебра,

И сыплют щедро нищенским лачугам — бери, переступив порог!

И мнится — в небе трудится гранильщик, внизу же крошку хрусталя,

Летящую из-под его точила, несет поземкой ветерок.

Тетрадью в пятнах павших наземь листьев казался сад еще вчера.

Тетрадь бела. Открой глаза, увидишь в том преходящести урок.

Водой дождя и мыльной пеной снега так небо выстирало сад,

Что и наряд оставшихся в зеленом не белым просто стать не мог.

Снежинки с неба падают цветами, и коль спуститься в сад с огнем,

О, как слепит глаза то сине-белый, то ало-розовый цветок!

Джами, сегодня пей с утра такое, как пламя, красное вино,

Чтоб отраженьем в белых гранях кубка сверкал, мерцая, огонек!

И этот кубок за здоровье шаха, в честь властелина осуши,

Того, кто сыплет на пол белый жемчуг, того, кто щедростью высок.

Столп красоты, величия вершина, живи, о шах Абульгази!

Твое сиянье белое бессмертно! Благослови тебя пророк!

154

О ты, чей сладок поцелуй и столь же сладок рот,

Твой сладок смех, а речь твоя намного слаще сот.

Сладкоречив и попугай, но сладостью речей

Со сладкоречием твоим в сравненье не идет.

Из сахарного тростника у портретиста кисть,

Но сладость лика твоего кто кистью превзойдет?

Тоскующему сердцу мед рисунок губ твоих,

Но слаще меда он для глаз того, кто слезы льет.