Избранные произведения. III том

— А в котором часу мы ляжем спать?

— Я бы лег пораньше, — сказал Перси. Это было необычно для него, но парня занимала романтика ночевки в самолете.

— Мы ляжем в обычное время, — буркнул отец.

— По какому времени? — спросил Перси. — Должен ли я лечь в десять тридцать по английскому летнему времени или в десять тридцать по ньюфаундлендскому светосберегающему времени?

— Америка — расистская страна! — между тем продолжал громогласную дискуссию барон Габон. — И Франция тоже, и Англия, и Советский Союз. Все они расисты!

— Господи Боже мой! — только и мог сказать отец.

— В девять часов тридцать минут люди усталые очи сомкнут, — сказала Маргарет.

Перси подхватил игру в рифмы:

— В десять ноль пять я лягу в кровать.

В эту игру они играли еще детьми. Мать тоже решила подключиться:

— И я буду спать в десять ноль пять.

— Расскажи мне сказку, пока не закрылись глазки, — продолжил Перси.

— Папа сердитый заснет как убитый, — не осталась в долгу Маргарет.

— Твоя очередь, папа, — сказал Перси.

На минуту воцарилась тишина. В старые денечки отец играл с ними, пока от озлобления у него не изменился характер. Лицо его просветлело, и Маргарет подумала, что он включится в игру. Но тут с соседнего стола донеслось:

— Тогда зачем же создавать еще одно расистское государство?

Это переполнило чашу. Отец обернулся, лицо его раскраснелось, он угрожающе зашипел. Прежде чем кто-нибудь попытался его удержать, он выкрикнул:

— А ну-ка, еврейские типчики, потише!

Хартманн и Габон посмотрели на него с изумлением.

Маргарет почувствовала, что покраснела до корней волос. Отец сказал это достаточно громко, так, что его слышали все, и в столовой воцарилась мертвая тишина. Маргарет мечтала, чтобы под ней разверзся пол и она куда-нибудь провалилась. Мысль о том, что все сейчас уставятся на нее, зная, что она — дочь этого грубого пьяного дурака, сидевшего напротив, была непереносима. Она поймала на себе взгляд Никки и увидела по выражению его лица, что он ей сочувствует, и от этого Маргарет стало еще хуже.

Барон Габон побледнел. Сначала показалось, что он как-то ответит, но он, видимо, передумал и отвернулся. Хартманн криво усмехнулся, и в голове Маргарет промелькнула мысль, что ему, вырвавшемуся из нацистской Германии, все это кажется не столь уж серьезным.

Но отец предыдущим заявлением не ограничился.

— Это ведь салон первого класса, — добавил он.

Маргарет не сводила глаз с барона. Как бы игнорируя отца, он поднял ложку, но рука его дрожала, и Габон пролил суп на серо-голубую жилетку. Он положил ложку.

Этот видимый знак боли глубоко тронул Маргарет. Она почувствовала отвращение к отцу. Маргарет повернулась к нему и наконец ощутила в себе смелость сказать ему все, что о нем думает:

— Ты сейчас грубо оскорбил двух самых достойных людей в Европе!

— Двух самых достойных евреев в Европе.

— Не забывай про бабушку Фишбейн, — вставил свою реплику Перси.

Отец накинулся на него. Размахивая пальцем, он закричал:

— Прекрати нести эту чепуху, слышишь?

— Мне нужно в туалет, — сказал Перси, вставая. — Меня тошнит.

Маргарет поняла, что они с Перси дали отпор отцу, и он ничего не мог с ними поделать. «Пусть это будет наш Рубикон», — подумала она.

Отец повернулся к Маргарет.

— Помни, эти люди выгнали нас из нашего собственного дома! — прошипел он. Затем снова повысил голос: — Если они хотят разъезжать вместе с нами, пусть сначала научатся хорошим манерам!

— Довольно! — прозвучал чей-то голос.

Маргарет оглянулась. Говорил Мервин Лавзи, мужчина, который сел в самолет в Фойнесе. Он встал. Стюарды Никки и Дэйви испуганно замерли. Лавзи пересек столовую и с угрожающим видом оперся руками о стол Оксенфордов. Это был высокий, властный мужчина лет сорока, с густыми, начинающими седеть волосами, черными бровями и точеными чертами лица. На нем был дорогой костюм, но говорил он с явным ланкаширским акцентом.

— Буду вам признателен, если вы соблаговолите придержать свои мысли при себе, — сказал он тихо, но угрожающе.

— Вас это ни черта не касается! — рявкнул отец.

— Ошибаетесь, касается.

Маргарет заметила, что Никки торопливо удалился, и она поняла, что он побежал за другими членами экипажа.

— Вам это невдомек, но сегодня профессор Хартманн — самый крупный физик в мире, — продолжал Лавзи.

— Мне плевать, кто…

— И мне кажется, что сказать такое — все равно что публично испортить воздух.

— Говорю что хочу! — Отец начал приподниматься со стула.

Лавзи посадил его на место, сильной рукой надавив на плечо:

— Наша страна воюет с такими, как вы.

— Отстаньте от меня! — прошипел отец.

— Отстану, если вы заткнетесь.

— Я позову капитана…

— Вам не надо никого звать. — В столовую вошел капитан Бейкер. В форменной фуражке у него был вид человека, привыкшего командовать. — Я здесь. Мистер Лавзи, могу я попросить вас вернуться на свое место? Я буду вам крайне обязан.

— Хорошо, я сяду. Но я не желаю молча слушать, как самого выдающегося ученого в Европе называет еврейским типом этот пьяный олух.

— Пожалуйста, мистер Лавзи.

Тот вернулся на свое место.

Капитан повернулся к отцу: